Откровения Екатерины Медичи

Через три месяца после того, как Генрих во главе большого войска выступил на избавление Милана от имперского ига, он вернулся во Францию изможденным и исхудалым. Больше половины тех, кто отправился с ним, были либо ранены, либо убиты, и, кроме того, мы опустошили казну.

— Я вынужден просить мира, — сказал мне Генрих. — В противном случае Карл и Филипп нас уничтожат. Я потерпел поражение. Милан больше никогда не будет нашим.

— Поступай так, как считаешь лучшим для Франции. — Я присела рядом с ним.

Он устало кивнул и отправил посольство ко двору Габсбургов. Пока обсуждались условия мира, пришло известие, что Карл V, мучимый подагрой, решил отречься от престола и передал Австрию, Фландрию и германские земли своему младшему брату, а Испания, Нидерланды и владения в Новом Свете перешли к его сыну Филиппу, женатому на Марии Тюдор, сестре покойного короля Англии.

В следующие два года я произвела на свет своих последних детей. В мае 1553 года родилась моя дочь Марго, а годом позже — четвертый, и последний сын Эркюль. Оба явились в мир под знаком Тельца, равно способного и на пылкую страсть, и на предательство.

Когда мне исполнилось тридцать шесть лет, я познакомилась с Мишелем Нострадамусом.

Голод и ненастье царили на юге, и к ним прибавилась вспышка чумы, приведшая к массовому бегству крестьян в города. Я читала леденящие душу донесения бургомистров: дабы предотвратить проникновение заразы, введены войска, жители оказались заперты в городских стенах, для мертвецов роют общие могилы, а уцелевшие вынуждены добывать себе пропитание на свой страх и риск.

Подобно всем, я холодела при одной только мысли о чуме. При дворе за все то время, что я прожила во Франции, не было ни единого случая этого заболевания, но ведь и одного больного хватит, чтобы погубить нас всех. Так вымерли целые династии, а потому я потребовала, чтобы в детских покоях строжайше соблюдались все гигиенические предосторожности: чтобы все полы были застланы коврами, а не камышом, в котором кишели блохи, а белье стиралось трижды в неделю. Я подозревала, что чума распространяется при посредстве грязи и неопрятности; особенно страшили меня крысы, и потому я пошла на изрядные расходы, дабы в изобилии заселить кошками все кухни, конюшни и иные надворные строения.

Когда до меня дошли рассказы о некоем враче, который странствует по охваченным чумой краям, потчуя больных самолично изготовленными пилюлями из розовых лепестков, я тотчас испытала живейший интерес. Мишель Нострадамус, как сообщили мне, был обращенный в католичество иудей, который опубликовал доклад касательно лечения чумы. Он овдовел и теперь поселился в родных местах, в Провансе; к моему изумлению, он считался также и весьма одаренным ясновидцем.

Я отправилась поговорить с Генрихом.

— Мне бы хотелось пригласить этого человека ко двору.

Мой супруг возлежал на кушетке, и Амбруаз Паре, наш придворный медик, трудился над его бедром. Генрих был ранен во время упражнений в фехтовании, и хотя рана оказалась не слишком серьезной, воспаления избежать не удалось. Муж скрипел зубами, а Паре между тем обработал рану мазью и принялся накладывать свежую повязку.

— Мишель Нострадамус — врач, — отметила я. — Он мог бы помочь доктору Паре лечить твою ногу.

Паре искоса бросил на меня усталый и благодарный взгляд. Генриха нельзя было назвать идеальным пациентом. Он не терпел праздного лежания, и его залеченная было рана дважды открывалась сызнова — видите ли, он непременно желал прокатиться верхом.

— Если это и вправду так, приглашай. — Муж насупился. — Мне уже обрыдли мази и повязки.

— Спасибо. — Я поцеловала его в лоб и отправилась составлять приглашение.

Миновала не одна неделя, а ответа все не было. Осенью мы, как обычно, перебрались в сложенный из камня и красного кирпича замок Блуа в долине Луары, где я освежила свои покои новыми стенными панелями и гобеленами. Здесь я проводила по многу часов, надзирая за исполнением домашних дел.

И однажды, во второй половине дня, в эти покои без уведомления вошел Мишель Нострадамус.

Я подняла глаза — и оцепенела. Он оказался высок ростом, но во всех других отношениях был на первый взгляд непримечателен. В черной докторской мантии и остроконечной шапочке, с резкими чертами лица, наполовину скрытого седеющей бородой, человек, который склонился передо мной, более напоминал утомленного делами торговца. Наши взгляды встретились; его карие глаза, проницательные и печальные, выражали безграничное знание и усталую нежность.

— Ваше величество, — напевно и мрачно проговорил Нострадамус, — я прибыл из Фонтенбло. Мне сообщили, что вы здесь.

Он не выразил неудовольствия, однако явно намекал, что я вынудила его на путешествие, повлекшее за собой нешуточные расходы.

Я одарила гостя теплой улыбкой, сердцем чувствуя, что он не из тех, кого можно обмануть показной фальшью.

— Сожалею, что причинила вам такие неудобства, однако вы так и не ответили на мое письмо. Откуда мне было знать, что вы намереваетесь посетить меня?