Откровения Екатерины Медичи

— Васси расположен по соседству с землями Гизов, — сказал Бираго, — в четырех, а то и пяти днях езды к востоку от Парижа. Почему Колиньи захотелось, чтобы вы приехали туда?

— Не знаю. — Я снова глянула на бумагу, которую держала в руке, потом подняла глаза и встретила его обеспокоенный взгляд. — Однако не сомневаюсь, что он хочет сообщить нечто важное.

— В таком случае он мог бы приехать сюда. Для вас отправляться в Васси и неблагоразумно, и небезопасно. Что, если об этом кто-нибудь узнает? Колиньи до сих пор не появлялся при дворе, и многие наши католики по-прежнему убеждены, что он замешан в пресловутом Амбуазском заговоре.

Я не могла сказать Бираго, что при нашей последней встрече Колиньи велел мне не рисковать понапрасну, а стало быть, не просил бы приехать в Васси, если бы считал, что эта поездка может мне чем-то угрожать.

— Колиньи не имеет никакого отношения к тому, что произошло в Амбуазе, — сказала я, — и к тому же не думаю, что мне в Васси будет грозить опасность. Впрочем, на всякий случай лучше поехать туда тайно. Мы можем сказать, что я направляюсь в Лотарингию навестить мою дочь Клод. В конце концов, она сейчас носит своего первого ребенка, а это достаточно веский повод с ней повидаться.

— Госпожа, задумайтесь над тем, что вы затеяли! — взмолился Бираго.

Однако никакие его доводы меня не переубедили. Я всем сердцем стремилась оказаться как можно дальше от двора, от неустанной борьбы и бесконечных интриг. Мне хотелось вновь почувствовать себя женщиной, свободной от хитросплетений власти.

Бираго поворчал еще, однако позаботился обеспечить меня надежной охраной. И вот на рассвете прохладного весеннего дня я покинула Лувр в плаще с надвинутым на лицо капюшоном, а возле седла была приторочена дорожная сумка.

Я пустилась в путь на смирной, не склонной спотыкаться кобылке; дни, когда я на охоте скакала во весь опор, давно уже канули в прошлое. Наш отряд выехал легким галопом из ворот Парижа на широкую дорогу, до сих пор кое-где замощенную древнеримским булыжником; я всей душой наслаждалась тем, как обжигает лицо стылый, пахнущий снегом ветер, любовалась обширными пашнями по обе стороны дороги и лазурным куполом неба, столь присущим Франции. Я так долго отсиживалась в каменных стенах, что и позабыла о безыскусных радостях путешествия. Однако чем дальше мы ехали, останавливаясь на отдых в выбранных заранее придорожных трактирах, тем чаще попадались мне на глаза также и невеселые приметы беспорядков, порожденных религиозной распрей. В одном городке я увидела сожженную католическую церковь; ее колокол и реликвии валялись, разбитые, на земле. В другом месте нам повстречался оскверненный гугенотский храм — его легко было опознать по непривычного вида кресту и голубке, расправившей крылья в его основании. На расколотых дверях храма красным было написано: «ЕРЕСЬ». Запах крови и дыма стоял в воздухе, словно эхо недавней трагедии.

Помимо этого, повсюду царил голод, особенно среди крестьян, которых не допускали в города, предоставляя им рыскать в поисках пропитания по затопленным полям. Тут и там отощавший скот стоял по колено в грязи и худые, оборванные детишки с язвами на ногах жадно рылись в грудах мусора. Это зрелище живо напомнило мне осаду Флоренции, бессмысленное разорение, которое несет с собой война. Припомнив пугающие речи Козимо, я остро пожалела о том, что не послала за ним перед отъездом, не потребовала предъявить гороскоп, который он должен был составить по моей просьбе.

К тому времени, когда наш отряд под проливным дождем доехал до стен Васси, я исполнилась печали и еще более утвердилась в решимости не допустить повторения того, что устроили Гизы во времена правления моего сына Франциска.

На ночлег я устроилась в доме, которым владели местные осведомители Бираго. Той ночью в моем распоряжении оказалась собственная спальня, большая, убранная и приготовленная специально для меня. Я сидела в мягком кресле у сложенного из камней очага, когда появился Колиньи.

Он стоял на пороге, вымокший насквозь. Когда он отбросил капюшон темного плаща и стали видны его блестящие глаза, я засмеялась:

— Ты думал, что я не приеду!

— Нет, я знал, что приедешь. — Он шагнул ко мне, обволакивая меня запахом мокрой шерсти.

Миг — и руки его сомкнулись вокруг меня, губы впились в мой рот так жадно, что моя усталость развеялась как дым. Без единого слова Колиньи раздел меня, отнес в кровать и набросился на меня с таким пылом, что мы задыхались, сплетаясь друг с другом, точно волны в бушующем море.

Когда страсть утихла, я достала из дорожной сумки остатки хлеба, сыра и фиг, принесла их в постель, и мы ели, сидя с поджатыми ногами на кровати и касаясь друг друга. Я водила рукой по бороде Колиньи, которая стала еще более густой и неухоженной, и дивилась тому, какая она жесткая на ощупь.

— Так зачем ты позвал меня сюда? — наконец спросила я, когда он откинулся на подушки, заложив скрещенные руки за голову. — Что это за важное дело, о котором ты не мог рассказать, сам явившись ко двору?