Откровения Екатерины Медичи

Карлу исполнилось двенадцать — зыбкий, неустойчивый период между детством и возмужанием. Он изрядно вытянулся, но притом исхудал, стал чрезмерно возбудим и плохо спал. Его покои примыкали к моим, так что я могла неусыпно присматривать за ним. Сейчас, увидев на его лице страх, я изобразила невозмутимость, которой на самом деле не было и в помине.

— Донесение касается Меченого. Он ранен.

— Он умрет? — Глаза Карла сузились.

Прежде чем я успела ответить, сын выхватил у меня донесение.

— «В герцога де Гиза стреляли, — вслух прочел он. — Убийца признался, что его нанял Колиньи. Вашему величеству надлежит немедля прибыть сюда». — Карл разразился хохотом, похожим больше на злобное клохтанье. — Колиньи заплатил за убийство Меченого. Превосходно! За это я награжу его медалью.

— Нет, — возразила я быстро, встревоженная такой страстной яростью. — Тебе не следует так говорить. Колиньи никогда не стал бы нанимать убийцу. К тому же Меченый пока еще жив.

— Если повезет — ненадолго. — Карл скомкал донесение в кулаке. — Когда мы отправляемся в Орлеан? Я хочу увидеть нашего гордого герцога до того, как он испустит дух, чтобы успеть плюнуть ему в лицо.

Не удержавшись от нервного смешка, я выдернула у него донесение и ласково взъерошила его волосы.

— Ты слишком невыдержан, сын мой. Учись смирять свои порывы. — Я погрозила ему пальцем. — К тому же ты никуда не поедешь. Позволь мне самой заняться этим делом.

Едва я ступила под холщовый полог палатки, в лицо мне ударила вонь крови и гноя. Отгоняя воспоминания о последних часах Генриха, я стояла у кровати герцога и смотрела, как Меченый судорожно хватает ртом воздух, постепенно захлебываясь собственной кровью: пуля пробила ему правое легкое. Охваченный бредом, он не осознавал моего присутствия; на стуле у кровати сидела его жена, и на ее гордом красивом лице уже виднелась печать надвигающегося вдовства. Она цепко сжимала руку своего сына, золотоволосого юноши немногим старше моего Карла: вскоре подросток должен был унаследовать отцовский титул. Когда врач едва слышно проговорил: «Боюсь, ему осталось немного», тонкое лицо мальчика, на котором особенно выделялись фамильные, голубые с поволокой, глаза, исказилось от боли.

Молодой Гиз оглянулся на меня; в его страдальческом взгляде я различила отчаянное старание держаться, как надлежит зрелому мужчине… и нечто еще, мрачное, совсем не присущее такому юному возрасту.

— Ваше величество, — проговорил он севшим от горя голосом, — нам хотелось бы проститься с отцом с глазу на глаз.

— Разумеется, — пробормотала я, отступая.

Я была здесь чужой, незваной гостьей, вторгшейся в святая святых. Всем существом я чувствовала их взгляды — безутешной матери и сына, знавших, как сильно я ненавидела герцога и как горячо желала его смерти. Для них его кончина означала беспросветное горе. Для меня — свободу.

— Непременно пошлите за мной, когда… — начала я, запинаясь.

— Позаботьтесь о том, чтобы грязный убийца, Колиньи, заплатил за свое злодеяние! — прошипела мадам де Гиз.

Я ушла в поставленный рядом с палаткой павильон, где Лукреция уже подогрела вино. Когда она отошла, чтобы следить за входом в павильон, я обратилась к Бираго:

— Что ты выяснил?

— Все твердят как по нотам одно и то же. — Бираго вздохнул. — Меченому стрелял в спину дворянин из его свиты, некий Польтро де Мере, гугенот-отступник, переметнувшийся на нашу сторону. Под пыткой он признался: Колиньи заплатил ему, чтобы он проник в наше войско и убил Меченого.

— На это признание можно полагаться? — Пальцы мои с силой стиснули кубок.

— Как на любые признания, сделанные под пыткой. Мере хлестали плетьми до тех пор, покуда его кожа не превратилась в клочья. Он еще жив, но ровно настолько, чтобы вынести последний позор казни. Вы действительно полагаете, что…

— Да. Конечно. Он покушался на Меченого и заслужил смерть. — Я помолчала. — Других доказательств нет?

— Если вы имеете в виду свидетелей или переписку, то нет. И Колиньи отрицает всякое соучастие. Он объявил, что Мере действовал один, на свой страх и риск.

— Хвала Господу! — прошептала я, забывшись. И, увидев, что Бираго нахмурился, добавила: — Мере — перебежчик. Он, вполне возможно, еще и лжец, который стремится очернить Колиньи. Его словам нельзя доверять.

— Эта новообретенная наивность вам не к лицу. — Бираго одарил меня сумрачной усмешкой.

Впервые за все время он позволил себе намекнуть, что знает о моей тайне, и мысль об этом меня ужаснула. Я не желала слышать, что он думает по этому поводу, не желала, чтобы наша близость с Колиньи оказалась замарана его беспощадными откровениями.

— Ты слишком много себе позволяешь, — парировала я. — Я вовсе не наивна. Просто знаю, что Колиньи не стал бы так поступать. Он — человек чести. Гугенот — да, но не преступник. Это покушение было поступком труса.

— Осада была закончена, гугеноты оказались в безвыходном положении. — Бираго вздохнул. — Меченый отправил им условия капитуляции. Колиньи их принял, и на следующее утро Меченый был застрелен. Это не может быть совпадением. Колиньи вот-вот должен был потерять все, за что боролся.