Откровения Екатерины Медичи

Генрих, в отличие от меня, был совершенно спокоен. Белый цвет необыкновенно шел ему, оттеняя черные волосы и янтарно-карий огонек в глазах. Проблески ранней седины в бородке придавали тридцатилетнему королю солидности, и бесконечную череду придворных, которые спешили нас приветствовать, он принимал с бесконечно терпеливой благосклонностью. Мне тоже надлежало одарять каждого хотя бы двумя-тремя словами, и шея у меня ныла от кивков, которыми я благодарила за неискренние любезности. Когда последний придворный склонился перед нами и отошел, я уже готова была вздохнуть с облегчением, но вдруг взгляд мой упал на вход в зал — и кровь бросилась мне в лицо.

Рассекая надвое толпу придворных, к нам шествовал клан Гизов. Возглавлял его Франсуа, ставший после смерти отца герцогом де Гизом и носивший теперь прозвище Le Ваlafre, то есть Меченый, — из-за шрама на лице. Едва увидев Гизов, Генрих встал и спустился в зал. Не веря собственным глазам, я смотрела, как мой супруг и наш новый король приветствует выводок Гизов, словно равных себе. Дружески похлопав по спине Меченого, Генрих поцеловал руку его брата, кардинала Гиза, которого я всегда терпеть не могла.

Монсеньору еще не исполнилось тридцати, но он уже был искушенным дипломатом, представлявшим церковные интересы Франции в Ватикане. Подобно своим братьям, он должен был унаследовать изрядное состояние и держался так, словно ничего иного и не ожидал. Развевающиеся полы алой мантии, кардинальская шапочка, мягкие, с поволокой глаза, пухлые губы и холеные руки монсеньора живо напоминали мне моего покойного дядю — его святейшество папу римского. Кардинал Гиз вырос в роскоши, и за его утонченной внешностью скрывалось ненасытное честолюбие, так что я почти предпочитала его угрюмого братца Меченого, который даже не трудился скрывать неприязнь ко всякому, кто не француз, не аристократ и не католик.

— Ты только погляди на них, — прошептала я Маргарите. — Ведут себя так, словно Генрих принадлежит им безраздельно.

— Мой брат, — со злостью и также шепотом ответила Маргарита, — становится совершенно слеп, когда дело касается этой семейки, а уж они точно знают, как заставить его плясать под свою дудку. Ты правильно делаешь, что не доверяешь им. Гизы мечтают о том, чтобы перед ними склонялась вся Франция, хотя они и герцогами стали лишь потому, что этот титул подарил им мой отец.

Слова ее пробудили в памяти предостережения покойного свекра. Я выше вздернула подбородок и, пряча беспокойство, наблюдала за тем, как Генрих, окруженный Гизами, обращается ко двору:

— Франциск Первый, мой отец, скончался. Как бы я ни оплакивал его кончину, отныне мне надлежит стать полноправным монархом. Мое правление явится началом новой эпохи и воскресит былую славу Франции, дабы мы жили в мире, неуязвимые для своих врагов и осененные благодатью истинной веры.

Грянули бурные аплодисменты. Я не знала, отчего меня обуревает такая тревога, покуда Генрих не продолжил:

— Вы видите перед собою государя, который уверен в своем праве восседать на троне, однако же неискушен в науке править. Исходя из того, я намерен внести изменения в свой Совет, назначив, — тут он указал на кардинала, — монсеньора главой Совета, а его брата Франсуа Меченого, герцога де Гиза, своим главным советником.

На сей раз его слова были встречены изумленным шепотом.

— Коннетабль Монморанси, — добавил Генрих, — который так верно служил моему отцу, займет в Совете почетное место, а его племянник Гаспар де Колиньи получит звание адмирала и станет надзирать за обороной наших портов.

Я несколько приободрилась при упоминании Колиньи и коннетабля, его дяди. С Гаспаром я не встречалась уже много лет, поскольку он был нечастым гостем при дворе, однако всегда полагала его другом, который в один прекрасный день мог бы мне пригодиться. Что до коннетабля, он славился неутомимой ненавистью к Диане и Гизам. Возможно, подумалось мне, Монморанси станет в Совете помехой Гизам… Но тут я заметила, как по полным губам кардинала скользнула едва различимая усмешка. Можно было не сомневаться, что назначение коннетабля — его рук дело, поскольку возможного врага лучше держать при дворе, под присмотром, нежели позволить ему тайно сеять смуту.

Генрих пошел навстречу всем желаниям Гизов.

И в этот миг появилась она, ослепительная в наряде из сиреневой парчи с горностаевой отделкой по рукавам. На корсаже ее сверкал огромный сапфир. Меня словно громом поразило: камень этот входил в число драгоценностей королевы, и в последний раз, когда я его видела, он украшал герцогиню д'Этамп. Элеонора, сейчас уже находившаяся на пути в родную Австрию, никогда не имела к нему доступа. Явившись сегодня с этим украшением, Диана прилюдно заявляла о своем положении, и с этим всем приходилось считаться. Особенно мне.