Откровения Екатерины Медичи

— Не против короля, а против Гизов. Дитя мое, ты понятия не имеешь, что они натворили и еще могли бы натворить, если бы не смерть Меченого. Мы с твоим братом так и остались бы пленниками, а он и монсеньор правили страной.

— Как бы то ни было, ты не можешь бесконечно угождать обеим сторонам. В конце концов тебе придется сделать выбор.

Мысленным взором я увидела Колиньи таким, каким он был в Шенонсо: вот он склоняется надо мной, худой, жилистый, и его теплое дыхание щекочет мою кожу.

— Неужели ты не понимаешь? — Голос мой задрожал. — Он поступил так ради Франции. Я не могу судить его за то, что, возможно, сделала бы сама, если бы подвернулся случай.

— Тогда ты рискуешь всем, что у тебя есть. Колиньи собрал армию. Почему ты думаешь, что он не сделает этого снова?

Говоря это, она смотрела на меня так, словно раздвигала слой за слоем мою плоть, стремясь обнажить сердцевину моей тайны. И вдруг тихо вскрикнула, стремительно поднялась на ноги.

— Боже милосердный, ты любишь его!

Я схватила ее за руку.

— Нет! — услышала я собственный голос, чувствуя, как ложь острым лезвием режет мне язык. — Я радею о нем только потому, что во времена тяжких испытаний, устроенных Гизами, он радел обо мне. Это совсем не то, что ты думаешь.

— Он еретик. — Елизавета посуровела. — Он недостоин того, чтобы ты заботилась о нем. Пока живы он и подобные ему, мир в стране невозможен. Ты должна избавить от них Францию раз и навсегда.

— По-твоему, я должна желать им смерти из-за различий в вере? Они — люди, Елизавета, люди, а не чудовища! Я не могу лишить жизни тысячи подданных французской короны.

— Они прокляты! — Елизавета выдернула из моей руки свою. — Ты должна защитить Францию от тех, кто оскверняет ее. Филипп прав: ты потеряла веру. Моли Господа дать тебе силы.

— А ты стала чересчур испанкой! — гневно отпарировала я. — Ты забыла, что у нас во Франции не обрекают людей на смерть без веской на то причины.

— Какая причина может быть более веской, чем ересь, мятеж и защита Святой Церкви? Ты должна…

Голос ее прервался. Оглянувшись, я увидела, что по галерее к нам идет Филипп. Один.

— Слишком жарко для соколиной охоты, — заметил он, подойдя ближе. — Я решил, что мне следует вернуться, дабы мы могли побеседовать. До сих пор, мадам, у нас не было времени поговорить, а нам надобно обсудить кое-что важное.

Я уловила во взгляде Елизаветы предостережение, но при виде этого постного лица, при мысли о фанатических догматах, которыми этот человек напитал мою дочь, отбросила всяческую осторожность.

— Ваша жена сказала достаточно, господин мой. И впрямь, нам следует побеседовать. Я предпочла бы услышать ваше мнение из ваших собственных уст.

Палящие лучи полуденного солнца, проникая в окна, падали к нашим ногам. Я встала, и мы неспешно двинулись по галерее. Тени наши переплетались на начищенном до блеска полу.

— Вы ждете от меня слишком многого, — не тратя времени на предисловия, начала я.

— В самом деле? — В голосе Филиппа прозвучало саркастическое удивление. — Вы всегда провозглашали себя преданной католичкой. Настала пора подтвердить свои слова делом.

— Я была и осталась преданной католичкой, — отрезала я. — Однако я никогда не утверждала, что стану вести священную войну с гугенотами.

Филипп резко остановился, в глазах его вспыхнул огонь.

— Священная война уже началась. Вопрос теперь в том, кто победит. В моих интересах, чтобы это были вы, поскольку иной исход меня не прельщает.

— Вижу, вы предпочитаете откровенность.

Я смерила его взглядом, повернулась и двинулась дальше, вынуждая Филиппа следовать за мной.

Галерея впереди нас была пуста; моя дочь и дамы из ее свиты остались позади.

— Позвольте мне прояснить суть дела, — сказала я. — Во Франции сейчас мир. Нам пришлось нелегко, но теперь все трудности позади, и это, я полагаю, должно стать поводом для радости. В конце концов, вы ведь заботитесь о нашем благополучии?

— Это не объяснение, мадам. Это отговорка. Вы добились не столько мира, сколько отсрочки неизбежного.

Я остановилась как вкопанная.

— Скажите, господин мой: что бы вы сделали, если бы половина вашей знати открыто исповедовала еретическое учение, а другая жаждала крови? Подобное положение, уверяю вас, не из легких.

Усмешка Филиппа была почти механической — бесцветные губы раздвинулись жестко, словно неживые.

— Вы знаете, что я бы сделал. — Он наклонился ко мне вплотную; изо рта у него пахло чесноком. — Голова одной семги стоит тысячи лягушачьих голов. Уничтожьте гугенотов, и тогда у вас будет мир.

— Вы предлагаете мне учинить массовую расправу? — Я ошеломленно взглянула на него.

— Я предлагаю вам использовать орудия, которые есть в распоряжении каждого государя. Вы же Медичи, мадам. Наверняка вам известны люди, которые за плату сделают все, что вы прикажете.

— Именно так вы поступаете со своими испанскими подданными? — Я отступила на шаг.