Откровения людоеда

— Ба! У меня есть Poussin a la Crime[11] во дворце Lavis-Bleiberger; во Флоренции я был близок к смерти и отправился в рай благодаря изящным sasaties[12] Маэстро Лувьера; я разделил Rosettes d’Agneau Parmentier[13] с le Duc[14] Д’Ожурдуа в Maison Philippe le Roi;[15] где паше гениальное мастерство, Маэстро Орландо? Где блюдо, подобающее ангелам, которое вы обещали мне? Почему я до сих пор не попробовал raison d'etre[16] вашей кулинарной карьеры?»

Итак, я подал ему бифштекс из кенгуру, но — увы! — это не был иступленный восторг от плоти, которого он ожидал; затем я попытался поджарить cötelettes[17] из песчанки, затем печень выдры, сердце верблюда, тушеные почки хорька, даже яички немецкой овчарки, которые — не зная точно, что это такое — он поглотил с огромным удовольствием, но и с толикой понимания; под конец меня так же начало тошнить от его страсти к новизне, как моих клиентов — от его исступленного еженощного исполнения «Old Man River».

Тем не менее, я не хочу предвосхищать свой собственный рассказ, и поскольку тень Генриха пока не скрыла пейзаж моей жизни, — а спустя несколько лет он начал распускаться весенним цветением своей собственной, ему одному присущей независимости, — мне лучше вернуться и начать — как они говорят — с самого начала.

II

Объект моего желания

Моим первым стремлением была плоть. Однажды утром я, вероятно, попытался откусить крупный кусок материнской груди, когда она кормила меня, и она бросила это дело, сильно ругаясь; после этого меня стали кормить из бутылочки. Психиатр здесь в тюрьме — страшный blagueur,[18] который забрызгивает меня слюной, пахнущей чесноком, предлагая обсудить свои гротескные теории в отношении источников того, что он оскорбительно называет моей «манией» — сказал мне, что я одержим плотью, поскольку так неосмотрительно был оторван от соска своей матери, я-де каким-то образом пытаюсь заново открыть «первичный источник вскармливания» и соединиться с ним; это абсолютная и полная бессмыслица, и я думаю, что если кто и одержим — так это Dottore[19] Баллетти, бредящий грудями и сосками. Его лицо иногда принимает очень необычное выражение, когда он говорит об этой своей ideе fixe .[20] В следующий раз, когда он нанесет мне визит, мне стоит исхитриться и увидеть, возникает ли у него еще и эрекция. Dottore Баллетти не понимает самой сути и путает причину со следствием; так как моя попытка откусить материнскую грудь была причиной, по которой меня отлучили от нее, это, очевидно, служило предпосылкой отлучения от материального соска, и свидетельствует о том, что стремление к плоти a priori присуще моей природе.

— È иnа furia, quest’ amore per la came,[21] — сказал он.

— Как и у всех почтенных психиатров, dottore, — ответил я, — ваш великий талант заключается в том, что вы указываете на очевидное. То, что не очевидно, вы игнорируете, и когда нет ничего очевидного, на что можно было бы указать, вы придумываете это.

— Si,[22] это моя работа.

«Мясо» (в итальянском языке слово came означает одновременно мясо и плоть) — весьма специфическое понятие, чтобы должным образом описать предмет моей страсти; это плоть, которая овладела мной, хотя единственная ее разновидность, которую я пробовал в ранние годы, некогда ходила на четырех лапах или имела крылья. Мясо является плотью, и наоборот, даже слово «плоть» фиксирует настоящий вкус, концентрированный экстракт страсти, которая властвует надо мной, и я бесконечно потворствую ей. Плоть — это моя любовь; мясо — это то, чем она становится после того, как я расточаю над ним свое творческое кулинарное искусство. Однако, как вы увидите по ходу моего повествования, я использую слова «плоть» и «мясо» как взаимозаменяемые; исключительно ради удобства и разнообразия.