Откровения пилота люфтваффе. Немецкая эскадрилья на Западном фронте. 1939-1945

Ночь закончилась, и ее сменил тяжелый день. Я лежал без сна и думал о тянувшемся времени. Для большинства людей оно было привычным, лишь для некоторых имело особое значение. Сегодня, как и много лет назад, смерть и скорбь, победа и исступленный восторг случайно распределялись среди нас. Друг и враг находились под действием одной и той же иллюзии, когда скромно или с гордостью возносили к небесам мольбы, кто с просьбой, кто с благодарностью, и каждый стремился любить добро и ненавидеть зло. Мы тоже принадлежали к ним.

Время от времени мы открыто признавали бессмысленность нашей жизни. Еще чаще просто чувствовали ее. Но что в такие моменты могло поделать отвращение, опутавшее наши тела и души и тащившее нас за собой? Положительными мотивами наших поступков в то время были родина, оставшиеся дома жены и дети, которых нужно было надежно защитить. Впрочем, такие же чувства испытывали и враги. Мы, совсем еще мальчишки, не могли полностью оценить значение происходивших событий. Судьба мчалась вперед по своей предопределенной дороге, и, хотя мы пытались защитить себя, она била нас, как ей хотелось. Я не мог преградить ей путь; и ты, который хотел убить меня сегодня утром, тоже не мог сделать это. Томми, если ты еще жив, может, уже сидишь и выпиваешь в каком-то баре в Вест-Энде? А может, ты сейчас в каком-нибудь тихом уголке оплакиваешь одного из своих товарищей по эскадрилье, погибшего ранним утром? Возможно, сейчас ты пишешь письмо его родителям или невесте, которые еще веселы и не подозревают о том, что случилось? Томми, я знаю, ты поступишь так, как я поступил бы в такой же ситуации.

С какой радостью я жал руки моих друзей! С каким сияющим лицом я выпрыгнул из кабины в то время, когда душа покинула еще теплое тело убитого мной человека. Какая гордость распирала меня до того, как по пилоту, которого я сбил, зазвонил колокол.

День прошел весело, с танцами и смехом девушек. Я хотел забыть сегодняшнее утро, стереть из памяти стоявшую перед глазами картину с кровью и светящимися на крыльях кругами. Наконец на землю опустился тихий вечер. Я очень устал, но не мог заснуть. Лихорадочные мысли все еще носились в моей голове. Неужели каждый солдат испытывал подобные чувства после того, как впервые убивал человека?

Я прислушался к ровному дыханию Ульриха. Если бы я спросил его об этом, он, наверное, рассмеялся бы.

«Последней пулеметной очередью ты спас себя!» – сказал бы мой друг с улыбкой, без иронии и легкомыслия и, совершенно точно, без грусти. Вся сцена еще стояла у меня перед глазами. Томми в своем «Спитфайре» летит впереди меня. Я не понимаю, стрелять мне в него или нет, но нажимаю на гашетку. С паузой в несколько секунд и в страшном возбуждении. Затем мы делаем виражи, крутые, насколько это возможно. Кажется, в любой момент я могу войти в штопор. Бурное море плещется в какой-то в сотне метров подо мной, и мы летим очень далеко от берега. Я пока не повис на хвосте неприятеля, и верное отклонение для стрельбы по нему еще не достигнуто. Нервы напряжены до предела. Моя жертва внезапно разворачивает машину прямо передо мной так резко, что в разреженном воздухе появляется белый след. Я реагирую мгновенно и использую свой мизерный шанс избежать столкновения. Рванув двумя руками штурвал на себя, я за долю секунды нахожу удобный для стрельбы угол. Мой указательный палец медленно нажимает на гашетку, и фюзеляж вражеской машины вспыхивает.

Самолет падает почти вертикально, но пилот отчаянным усилием у самой земли успевает восстановить управление и круто взмывает вверх – смертельный трюк. Я вижу, как он пытается выбраться из кабины, – он хочет выпрыгнуть с парашютом. Томми похож на загнанного на охоте зверя, и я душой с ним, лихорадочно молюсь за него.

Вот решающий момент! Подбитый самолет из последних сил поднимается вертикально вверх передо мной. Огромные круги на крыльях враждебно смотрят на меня, наполняя мою душу единственным чувством – ужасом. В течение нескольких секунд, решающих жизнь человека, мой палец снова нажимает на спуск, и огонь с готовностью вырывается из пушек моего самолета. Я содрогаюсь. Этого не должно было случиться. В этом не было необходимости. Но я не могу вернуть эти смертоносные жемчужины обратно; они улетели.

– Прыгай! Парень, прыгай же! – громко кричу я в отчаянии, но вместо этого вижу окровавленное тело; оно отклоняется в сторону и, обезображенное, висит в воздухе. Затем над ним смыкаются волны…

А может, это дрожь моего пальца стала причиной смерти того человека? Я не знал. И снова мне в голову пришла та же мысль: судьба следует своим путем и сбивает нас, как ей нравится. Я не мог остановить ее, и ты тоже – кем бы ты ни был.

Я повернулся на подушке и протянул руку, чтобы зажечь лампу и взять сигареты. Долго и задумчиво я смотрел на фотографию своих родителей. Может быть, завтра они будут оплакивать меня.

– Все не спишь? – тихо спросил Ульрих, хотя прекрасно знал, что я не сомкнул глаз. Он тоже лежал и смотрел в потолок. – О чем думаешь?