Откровения знаменитостей

– Алмат, вы подписываете свои тексты псевдонимом Immoralist. Ловите на живца своих читателей? Интригуете?

– Это не совсем так. Immoralist – мой nikname. Когда я начал вести свой сетевой дневник, то, естественно, выкладывал под ним и свою прозу.

– И тем не менее вынесли nikname на обложку романа.

– Издательство настояло. Я позаимствовал nikname у Андрея Жида, хотя его знаменитый «Immoralist» немножко про другое.

– У вас экзотическая внешность, словно пришел к нам красавец Камиль де Грие из романа Оскара Уайльда. Если к внешнему изыску прибавить признание о корнях ваших французских, еврейских и казахских предков, то получится обжигающая смесь. Неужели в самом деле?

– В моей семье о национальности никогда не говорили, поскольку родители работали в режимной структуре. Да и я этим не интересовался. Знаю – дедушка со стороны матери был восточных кровей. По семейной легенде где-то пробегали французы, были и евреи. Я себя не ассоциирую ни с одной нацией. Я человек постсоветской национальности, как и все мое поколение.

– Очень точно замечено! В интернетском тексте вы, наверно, во хмелю воскликнули: «Я закончил мединститут и знаю, как найти ваш мозг». Согласитесь, это не врачебная, а скорее бандитская интонация. Хотели припугнуть навязчивых прилипал?

–  (Улыбается.) Да все это шутка, самая обычная шутка. В общем контексте довольно циничная шутка, но она никого не напугает.

– Ваш глаз сохранил пестрые и соленые сцены студенческой жизни, а гибкий язык в романе стремился к эпатажной выразительности: там стеб и мат со всех сторон. У вас это выходит ловко, почти не вызывая отторжения. От кого переняли эту манеру?

– Я ее усвоил от жизни. Рос в портовом городе, учился в мединституте, жил в общежитии, где эта лексика носилась в воздухе. А вот использовать ли ее в тексте – зависит от чувства языка. Меня очень сильно коробит неуместный мат. Он режет ухо при разговоре, оскорбляет глаз при чтении. Но в тексте, когда передаешь прямую речь пьяного докера, трудно ожидать, что он заговорит языком барышни. Мат подобен перцу чили: он уместен в качестве пикантного акцента, но когда все блюдо состоит из поджаренных перчинок – увольте! Попытка натыкать во все фразы матерные слова – это признак авторской беспомощности. Автору нужен большой текстовый дар. При отсутствии текстовой техники он, вероятно, не придет никогда.

– У вашего героя, а прежде всего у самого автора, «болит память». Эта боль личная? Или вас одолевают уколы социальной и прочей несправедливости? Или вам близка «мировая скорбь»?

– «Мировая скорбь» уместна в двадцать лет. Тогда это красиво. Не могу сказать, что и социальная несправедливость вызывает у меня мучительное чувство боли. Знаю: мир несправедлив по определению. И человечество пытается эту несправедливость как-то уменьшить. Победить ее нельзя, но попытаться уменьшить можно и нужно.

Конечно, есть у меня и личная боль – определенная рефлексия: возврат памяти назад. Нельзя двигаться дальше, нельзя пройти кризис полудня, не разобравшись в себе.

– Вы несколько лет живете в столице. Как организован ваш быт?

– Быт мой организован как попало. Честно говоря, я равнодушен к степени комфортности. У меня о комфорте свое представление. Мне нужен компьютер, подключенный к Интернету, нужна в любой момент доступная горячая вода и кровать. Если вдуматься, мне не нужно больше ничего.

– Признаюсь, Алмат, я была настроена на более жесткий диалог с вами, так меня ожесточили ваши сетевые тексты. Но, увидев ваши улыбчивые открытые глаза, я оттаяла. Вот эта безукоризненность в одежде, внутренняя тишина и отточенность жеста, наверно, результат долгой шлифовки. Откуда в вас это?

– Что-то взял от родителей. Но от них я рано уехал и начал работать. Предпочитаю быть независимым. Мне важно четко знать, сколько у меня денег, на что могу их потратить. С родителями мы живем совершенно разными жизнями. Знаю, они относятся к моей жизни с уважением, и я уважаю их ценности.

– Вы хорошо вписались в московскую среду. Есть какие-то особые достоинства у столичного ритма?

– Мне здесь удобно, комфортно. Меня устраивает ментальность большого города и его скорость. В Петербурге я всегда испытывал желание дать пинка впереди-идущему, потому что он копается, долго думает – мешает. А когда ты приходишь в кофейню на Невском и оказываешься единственным посетителем у стойки, то барменша тебя не видит. Приходится ей заметить: «Девушка, мне что, голым на столике сплясать, чтобы вы меня заметили?» А в ответ слышу: «Ах, что? Ко-офе? Сейчас, сейчас…» И уходит куда-то. В Москве, как правило, такого нет. У меня есть пятнадцать минут на еду или, скажем, час. И если вовремя не подадут, то просто уйду.

– Вы часто позволяете себе не есть?

– Очень редко. Поесть люблю и хорошо сам готовлю. Почти все, только ничего не пеку, хотя тоже умею. Но выпечку по-домашнему люблю.

– Вас посещает чувство вины?

– Оно присуще всем. С возрастом я научился работать со своим чувством вины. Пытаюсь понять: а была ли реальная вина? Психика людей так устроена – она диктует находить всему объяснение. Я нахожусь сейчас в месте сбора камней. В своей жизни я сделал много всего, в том числе и поступков, прямо говоря, некрасивых: одни можно исправить и жить дальше; другие попросту не являлись таковыми – осознав это, можно жить без поедания «червей».

– Вы многое перепробовали. Что больше всего влияет на вас, достаточно успешного человека? Вы даже медбратом были…

– И врачом успел поработать, и на подиуме немного. В 90-е годы многие более или менее эффектные юноши и девушки шли на подиум. Была мода на топ-модели.

– У кого вы одеваетесь?

– Одеваюсь по принципу: вещь должна мне нравиться. Спокойно могу надеть безымянные турецкие штаны с рубашкой от Версаче. И все находят, что это хорошо. Стремление свести брендовость в одежде к абсолюту – это, мягко говоря, дурновкусие.

– В вашей сегодняшней одежде я угадываю стремление к дендизму.

– Дендизм исключает бренд. Он предполагает выработку собственного стиля.

– Шарль Бодлер писал: «Денди никогда не может быть вульгарным». Поэт отметил, что взгляд самого денди ценит изысканность, совершенство одежды. А ее идеальная простота и есть «наивысшая изысканность». Жаль, Бодлер не дожил до брендов.

– Брендовые вещи имеют значение, если они хорошо сшиты, либо это социальный код распознавания «свой – чужой». Есть круги, где этот код необходим. В других кругах это не значимо. Там брендовые вещи носят, просто чтобы повысить свою самооценку. Меня это удивляет. Как можно с помощью тряпки повысить самооценку!

– Зато можно подчеркнуть свою покупательную способность. Алмат, где вы зарабатываете на жизнь и бренды?

– Работаю везде и понемножку. В свое время четко понял, что не хочу ходить каждый день на работу. Значит, не буду. Заканчиваю свои дела в 4–5 утра, а встаю в полдень. Так хочет мой организм. А организм у меня один. Соответственно: пишу куда-то колонки, где мне нормально платят.

– В одном из текстов вы, открыв забрало, признаетесь: «Меня зовут Алмат. Я сексоголик». В какой стадии – чтоб «согреть нутро» или это привычка?

–  (Смущенно.) Уточню: все-таки признается в этом мой лирический герой, которому я подарил свое имя.

– Рисковый поступок. Если в романе ведется рассказ от первого лица, а в его жизни воспроизводятся факты биографии автора, читателю трудно провести разделительный знак между вами.

– Я же оговорил в начале романа, что все герои вымышленные.

– Думаю, эта оговорка – всего лишь мнимость. В том круге, где вы свой, безусловно, поставят знак равенства между героем и автором.

– Если говорить о моем отношении к сексу, замечу: секс – всего лишь секс. Это не больше и не меньше. Это важная, но не единственная часть моей жизни.

– Вы делали попытку завести семью?

– Уже развелся и пока больше не собираюсь. И мой лирический герой прошел через это.

– Какое совпадение!

– Ну уж такая практика у людей. Мы с моей женой прожили 7 лет. Это был счастливый брак, и хотя, как и многие студенческие браки, он распался, мы с Мэри сохранили прекрасные отношения. Встречаемся, общаемся, ездим друг к другу в гости. Она в Петербурге, и мы по-прежнему близкие люди. Когда тебе тридцать два, невозможно из них вычеркнуть без потерь 7 наших лет.

– Наверное, самых прекрасных?

– Правда. Прекрасные и даже ужасные – все они мои.

– Для поэтов, художников – словом, людей, тонко чувствующих, эротика – это объект и поэтического созерцания. Современные чувственники позволяют себе сердечную эротику без мысли об обладании?

– Ну конечно, само эстетическое чувство не имеет отношения к сексуальному. Одно другому не мешает. Красивое – это гармоничная законченность образа. Знаю одну даму, работающую стриптизершей. Ей далеко за 40, ее вес 120 кг. И она не сидит без работы. Ее красота – это другая красота. Кто-то умеет увидеть красоту и в грязи, кто-то везде видит только грязь.

– Вы примеряли облачения трансвестита?

–  (Смеется.) Лично я – нет. Но было такое поветрие в 90-х годах – ну, там фишка, приколка.

– Почти театральное представление?

– Ну конечно: разные джоуки, шутки. Ведь трансвестит – это человек с определенными психологическими параметрами. Он просто испытывает половое удовольствие от переодевания в одежду другого пола. А есть транссексуалы. Они считают себя людьми другого пола и, соответственно, пол свой меняют. Правда, бывает совершенно игровая ситуация – давайте повеселимся. В студенчестве мальчики переодевались, размалевывали морды жуткими полосами, портили кучу косметики; было забавно.

– На ваш взгляд, кто из писателей создал самые совершенные романы, где присутствует сексуальная тема?

– Ой! Как сказать? Тут нет объективных данных – это то же самое, что примерить чужой костюм на себя.

– Ну а с точки зрения эстетики?

– Думаю, это интересно у Куприна. У наших сегодняшних не знаю ни одного удачного сочинения на эту тему. Тут большой соблазн скатиться либо в порнографию, либо в истерику. Очень тяжелая тема. С ней тяжело работать – слишком заштампована. Это, увы, мировая тенденция. Из всех авторов в этой теме лидирует, на мой взгляд, Теннесси Уильямс. Сексуальная тема интересна, когда идет на равных с другими темами текста. Есть, конечно, талантливые порнографы. Ничего плохого в этом не вижу. Порно – тоже жанр, тоже нужен, и среди них есть свои звезды.

– В той среде, где вы свой, воспитано ли в людях чувство запретного? Действует ли евангелический завет «не убий» и медицинское правило – «не навреди»?

– Евангелическое от меня далеко как Африка. «Не навреди» – это чувство редуцировано для многих, особенно работающих в области публицистики. Чувство внутренней цензуры, чувство запретного – большая редкость. Чувство запретного не свойственно человеку – оно воспитывается. Есть вещи, которые я делать не буду. Универсальной этики не бывает.

– По вашему роману и по другим текстам я, кажется, угадала астрологические особенности вашей натуры. Попробуем поиграть?

– Хорошо.

– Вы бываете чрезмерно самоуверенным и негибким?

– Чрезмерно самоуверенным – нет. Самоуверенным и негибким бываю.

– Руководит ли вашими прихотями фраза «я желаю»?

– Никогда. Мною руководит немножко другая фраза – «я хочу». Значит, «мне надо». Когда возникает определенная ситуация, я сначала подумаю.

– Вы замечали, что обладаете какой-то целительной силой? Разговаривая с вами, почему-то убеждаюсь – такая сила есть.

–  (Долгий вздох.) Думаю, тут надо проверять путем обследования – есть оно или нет. У нас есть Институт паранормальных способностей. Но я об этом никогда не думал. Я медик, и таких людей встречал. Так что все возможно.

– Вы ревнивы?

– Нет, абсолютно.

– Алмат, этим ответом вы ломаете мое обобщение. Ревность из вашего ряда!

– Скажу так: нет, но я злопамятен.

– Вы эгоист? Бываете ли в плену каких-то маний?

– Мания не диагноз. Но к маниакальности не склонен. Моя бывшая жена, психиатр, говорила мне: «Ты психически здоров, до отвращения». А эгоист ли я? Конечно, разумный эгоизм во мне, несомненно, сидит: сначала интересы мои, потом интересы моих близких, если они не навредят никому. А потом уже и другие. Сначала все-таки думаю о себе. Считаю: если бы все люди заботились о себе и занимались своим делом, у нас не осталось бы острых проблем социального и мирового характера. Религиозная фраза «возлюби ближнего своего, как самого себя» – универсальная фраза.

– Вашим знаком управляет Плутон. И он диктует своим подопечным преобладающее сексуальное желание. Господин, вы Скорпион!

– Да я же Скорпион Скорпионыч! Родился в день и час Скорпиона, мои отец и бабушка – тоже.

– Обрадую: Плутоном вам обещано слияние сверхсознания с творческой энергией. Соответствуйте! В еврейской древней мифологии первой соблазнительницей Адама была Лилит, роковая женщина вскоре покинула его. Лишь потом Бог послал ему плодородную Еву. А Лилит стала прислуживать дьяволу – от ее зла спасали новорожденных. В тексте у Набокова читаем: «Лилит была той, о ком он мечтал»,  – то есть нимфеткой, роковой женщиной. Исследователи говорят, что набоковская Лолита не подлежит расшифровке. Сколько авторов пытались это сделать. Вы тоже создали свой текст: «Лолита: перезагрузка». Какую вы обозначили цель?