– Для меня они были одним целым. В отличие от меня они не разводились, и, я думаю, отец был единственным мужчиной мамы. Мою маму звали Тамара Квинтиллиановна. Дед ее был священником и потому своего пятого ребенка назвал именем православного святого Квинтиллиана. Но этот Квинтиллиан, мамин отец, был человеком вольным, любил погулять, выпить. Он развелся с женой и потом устал считать свои разводы и браки. Пил, буквально не просыхал. По профессии он землемер. Дожил до 84 лет и, человек с юмором, просил перед смертью положить ему в гроб чекушку, но его пьющая сестра извлекла четвертинку из гроба и потребила на помин души. Все дети его разных браков – мальчики, погибли во Второй мировой войне. Осталась только моя мама от его первого брака.
–
– Он приехал в Москву из-под Свердловска к маме со своей последней, может быть, шестой женой. Он чем-то походил на Шолохова – ростом, усами, даже манерой говорить. Ну двойник классика. Зато дед со стороны отца, Николай Иванович Сенкевич, был политическим деятелем, эсером, получил 10 лет царской каторги за организацию бунта на границе Литвы и Белоруссии. Был он, по-моему, литовцем. Упекли его на каторгу, а он сбежал и жил под другими документами. Но зато ни в какие партии уже не вступал и тем самым сохранил себе жизнь. Все его соратники эсеры были после революции арестованы как «враги народа». Выжили только немногие. А бабушка, в отличие от мужа, состояла в РКП(б), возглавляла пошивочный цех в Москве. Бабка моя перелицовывала одежду Сталина – шинель, мундир.
–
– Говорят, что он любил свою старую одежду. В комнате у бабушки, в коммуналке где-то вблизи консерватории, я часто жил, до четвертого класса. Мои родители, геологи, все время находились в экспедициях. Когда подрос, они меня забирали с собой. Вместе с ними я побывал в Казахстане, в Саянах, на Алтае.
–
– В начале войны отец попал в окружение и оказался в плену. Маме пришла бумага о пропавшем без вести. Отец находился сначала в Германии, а потом в норвежском лагере военнопленных. После войны в советском проверочном лагере пробыл полгода. Отпустили его из прагматических соображений – стране нужны были геологи.
–
– Остались на нем следы лагерей – не только в душе. У него вся голова была в шрамах.
–
– Редко – все это он нес в себе. Но когда в 70-е годы приехал к нему с Алтая очень симпатичный человек, с которым он сидел в норвежском лагере, что-то я усвоил из их разговора. Оказывается, когда советских пленных солдат гнали в немецкий тыл, отец заболел и ослаб. И один конвоир сказал: «Надо его добить». Отец знал немецкий и понял, что сейчас ему придет конец. Но второй конвоир почему-то не согласился: «Давай на телегу его кинем, а если потом не сможет идти, его другие добьют». Погрузили отца на телегу, отдохнул он и выжил.
– Да я сам видел, в Джезказгане. Такое сочувствие к этим безвинным у меня родилось. Да и у моей первой жены Инессы Ким были расстреляны и дед, и отец, и сами они были в лагерях и ссылке.
–
– В городскую квартиру привез предметы, вещицы тех земель, где побывал. Это тысяча скульптурок и мелкой пластики, множество фотографий людей, с кем я встречался. Они стоят в рамках. Ты будешь смеяться, у меня стоят сундуки заморские, из тибетских монастырей.
–
– Умельцам заказывал. Стоит это недорого. Сейчас эти сундуки мне дарят. Святослав Бэлза презентовал сундук, выполненный мастерами «Кедровой бочки». Теперь по моей квартире бродит запах кедровых орешков. Эти же умельцы из «Кедровой бочки» подарили премьер-министру Индии мини-сауну из кедрового дерева. Я занимался продвижением этого подарка государственному мужу Индии.
–
– Эти сундуки у меня другого назначения. На мой взгляд и нюх, они источают магический свет. Есть у меня сундук далай-ламы с запахом Сибири.