Откровения знаменитостей

Картина Татьяны Назаренко «Трапеза» своеобразно и остро обыгрывает античный сюжет о Юдифи с головой Олоферна. Живописец нового времени Назаренко положила на поднос собственную голову на гордой шее. Отчаянная и бесстрашная женщина в «Трапезе» бросила вызов самому Провидению. Она расположила вокруг прекрасной жертвы сонм чудовищ, приготовившихся к пирушке. В картине метафорически осмыслено трагическое ощущение художника после поездки в Америку, куда ее пригласили, пообещав выставку. Татьяна вывезла туда много работ. Заокеанские галерейщики принимали ее подчеркнуто гостеприимно: водили в рестораны, совершили вместе с ней самолетные вояжи в Сан-Франциско, Лос-Анджелес, а потом предъявили русской женщине счет на 25 тысяч долларов. Ее картины стали заложниками.

– Мне стало страшно. Сижу в чужой комнате и представляю, как эти люди откроют дверь и сделают со мной что хотят. Это воспаленное воображение довело меня до крайности. Меня там надули, как облапошивают и многих художников. Не избежать экстремальных столкновений всем, не знающим правил игры. Нет у нас защищенности. Нет денег, а потому нет той визы, которая позволит художнику самому вести свои дела. Вот и нарываешься на мафию манипуляторов. В Америке я потеряла всякие права на свои картины. Мои попытки искать помощи у доброжелателей, у каких-то адвокатов, кончались тем же самым: все хотели откусить от меня какой-то кусочек: дескать, нет проблем – расплачивайтесь картинами. Картина – это же часть меня. Расплачиваться я должна была собой.

– Действительно, хищную трапезу затеяли галерейщики.

– В принципе эта история все-таки благополучно завершилась, могло быть гораздо хуже. Приходилось часто ощущать, как будто меня расклевывают на части. Люди тобой пользуются. Случалось, мне приносили какие-то работы и говорили – это Назаренко. Ощущение беспомощности неизбывно перед обстоятельствами и перед предательством.

Когда в России нас попытались перебросить в другой строй, то большинство граждан оказались чрезвычайно неподготовленными к этой пересадке, к иным общественным отношениям. Вся наша мораль, вся наша идейная установка рассыпалась – она не пригодна к новой жизни. Ты еще прежняя, а тебя окружают уже совсем другие люди. Наша доверчивость оборачивается страшной бедой.

– Великие художники писали свою мастерскую, где автор был счастлив в окружении друзей…

– Я всю жизнь писала портреты своих друзей. Но не могу сказать, что нас объединяло духовное единство. И никогда этого единства не изображала. Может быть, я накликала на себя свои ощущения, я ведь всегда говорила: пишу одиночество. Мне кажется, человек чрезвычайно одинок. Даже когда я была весела, счастлива и взглядом художника окидывала нашу компанию, то проносилась мысль – как бы все это нарисовать? Анализируя, ты не можешь так же беспечно выпивать, участвовать в веселье. Ты хватаешь бумагу, карандаш и начинаешь делать какие-то почеркушки, чтобы запомнить, оставить замечательный момент, – и выключаешься из общей атмосферы, из момента праздника. И голова твоя крутится по другой орбите, чем у остальных.