Откровения знаменитостей

– Веллер, друг мой старинный, твой «Перпендикуляр» имеет начальный тираж аж 40 тысяч. Чем угождаешь издательству?

– Да ни одно издательство не будет печатать весь большой тираж сразу, если знает, что он будет продаваться целый год. А мои 40 тысяч разошлись в три недели, за ними последовали еще 40 тысяч. Зачем же измеряться на уровне плинтуса? Все, кто по тиражам передо мной, – детективщики: или это дамский детектив, или иронический, или еще какой-то. Но когда сорокатысячным тиражом выходят мои лекции по литературе – в общем, это беспрецедентно.

– Твой «Перпендикуляр», конечно же, не написан пером – он наговорен тобой на электронную ленту. Угадываю это по вольностям устной речи молодежной тусовки от которой ты все-таки принял вирус. Ты беспощадно строг к великим классикам.

– У меня речь идет о том, что мы вместо истории имеем мифологию. Это относится и к русской литературе. Десятилетия эта мифология покрывается слоем лака. А нужно иногда многое опрокидывать, чтобы отряхнуть пыль, стереть этот лак, чтобы писатели были нормальными людьми, чтобы люди вместо ходульных фигур, заслюнявленных плохими учебниками, видели в писателях и поэтах нормальных людей.

– Надеюсь, большинство нормальных читателей воспринимают поэзию и прозу Лермонтова, чей характер вызывает в тебе раздраженную реакцию, не по учебникам, не по литературоведческим статьям, а по любви и личному интересу к поэту. Но я прекращаю свои наскоки на дорогого юбиляра. Читатель увлеченно читает твой «Перпендикуляр». Дадим людям прочесть кое-что и о твоей жизни. Идет?

– Попробуем.

– Миша, перед юбилеем ты рванул в оставленный тобой несколько лет назад Таллин. Что тебя туда привело?

– Ездил получать второй паспорт и ставить в него вторую визу, потому что де-юре я являюсь гражданином Эстонии, хотя в моем письменном столе уже много лет лежит мой родной советский паспорт, который я никак не соберусь обменять на нормальный российский. Со вступлением Эстонии в Европейский Союз и в Шенгенскую зону Россия приняла зеркальные, то бишь симметричные визовые меры: пребывание в России для иностранцев не более 90 суток… Я получил второй паспорт на следующие 90.

– Как тебя встретили таллинские друзья. Они ведь никуда не делись?

– Как родные. Мой друг подарил мне дорогой «маузер» выпуска 1920 года. Классический «К-96». Стосорокамиллиметровый ствол!

– А разрешение на оружие имеется?

– Все есть.

– Собираешься применять его против критиков?

– Ну, это провокационный вопрос. Если отвечу утвердительно, то попадаю под закон о борьбе с экстремизмом. А отрицательный ответ уменьшит интерес ко мне. У каждого ведь есть свое маленькое хобби. В Таллине у меня есть стволы, совершенно официально зарегистрированные. Вместе с клубом любителей стрелкового оружия я немножко играю с ними в эти игры.

– Свое драгоценное оружие держишь в Таллине?

– А что же, я их с собой повезу? В Таллине им полагается лежать в секретном месте.

– Когда на ТВ Веллер сражается на дуэльном пространстве, то напор его энергии так силен и непобедим, словно писатель подключен к источнику высокого напряжения.

– Такова магия цветного экрана. Если ты раз в месяц тратишь три или четыре часа вместе с дорогой туда и обратно на участие в телевизионной передаче, это видит гигантская аудитория и видит, что ты вовсе еще не вялый овощ. А вот если ты тратишь два года на написание книги, которая потом хорошо продается, никому не приходит в голову, что на работу над этой книгой нужно было потратить в тысячи раз больше энергии, чем на какое-то участие в паршивой передаче. Это все иллюзии.

– Да и теледуэли – это тоже отдаленные разряды твоей мощной энергетики. Не она ли наделяет тебя пронзительным предчувствием тяжелых катаклизмов? Даже расспрашивать тебя об этом боюсь.

– Лучше бы мне быть очень плохим предсказателем или же хорошим, но зато предсказывать только радостные грядущие события. Ситуация сейчас в мире неустойчивая. На медицинском языке это называется «клинический прогноз неблагоприятный». Поэтому я полагаю: каждому следует у себя в огороде вкопать мачту и поднять на ней флажный сигнал адмирала Нельсона: «Англия ожидает, что каждый исполнит свой долг». А то мало не покажется.

– Ну а если от исторических метафор перейти поближе к нашим баранам…

– Мне думается, что в течение ближайшего года мы станем свидетелями интереснейших явлений – политического и экономического характера. Несмотря на нефтяные цены, наша экономическая перспектива продолжает ухудшаться. Наши расходы все растут, а доходы все более уходят в трубу. К сожалению, в ту трубу, куда улетает дым.

– Можно ли ждать нам сюрпризов от Медведева?

– Наш нынешний президент производит на меня впечатление вполне серьезного и внутренне глубокого человека, который не захочет быть зиц-директором Фуксом в конторе «Рога и копыта». Полагаю, что определенные изменения на политической доске мы еще увидим. Кроме того: когда Запад начинает все-таки какие-то переговоры насчет признания Абхазии и Осетии, это говорит о том, что начали разменивать судьбы маленьких государств в интересах больших – с обеих сторон. Мы подошли к очередному переделу мира.

Мы стоим на грани социальных недовольств, так как монопольный рост цен совершенно беспрецедентный. И всю жизнь лицемерно называть его инфляцией, видимо, не удастся. Рубль с каждым годом укрепляется и укрупняется относительно доллара, евро и всех валют. На рубль с каждым годом на Западе можно купить товара все больше, обменяв на любую валюту. А на любую валюту в России товаров все меньше. Это никакая не инфляция, а элементарный рост цен. Думаю, гражданам не удастся всю дорогу компостировать мозги. Вот если сложить все это воедино и прибавить возможное, пусть временное, падение цен на нефть, то, я думаю, интересного мы еще насмотримся.

– Ну а в личной судьбе Веллера, филолога с университетским образованием, поработавшего и учителем, и бетонщиком, и лесоповальщиком, в какое время наступил кризис и все перевернул?

– Это было в 78-м году в Ленинграде. В течение двух лет мне возвращали абсолютно все, что я написал, из всех редакций. И однажды, когда я гулял ночью в мелкий ноябрьский дождик по городу с бутылкой недорогого портвейна в кармане, ко мне пришло ощущение, что ничего страшного в смерти под забором нет. Какая, в сущности, разница, где умирать? Но если ты будешь делать свое дело потихоньку, минутка за минуткой, час за часом, то у тебя есть все шансы доползти до конца.

Лет в 37 я почувствовал на уровне чисто внутреннего состояния, что не вписываюсь в вираж – меня буквально выносит…

– Да, твой порог был тяжел. Но как поменял ты свои привычки?

– За пару лет до этого ночного дождя я все бросил и уехал гнать скот. Из внутренней Монголии на Бийский мясокомбинат. На Алтае.

– И сколько времени заняла эта метаморфоза?

– Полгода. Монголия – моя заграница. В 20 лет я занимался комсомольской работой на ленинградском филфаке. Там в основном учились «западники», им нужна была комсомольская работа для хороших анкет и заграничных командировок. А я был русист и еврей. Они откровенно смеялись: «А ты, Веллер, за каким хреном полез в комсомольскую работу? Для тебя все равно заграница – Монголия». И в результате они осели в своих Парижах, а я в 28 увидел Монголию, которая ничем не отличалась от Алтая, – просто посредине были две контрольно-следовые полосы.

– И какой же скот доверили вам перегонять?

– Овец и монгольских яков. Трудность была не физическая – мокро, холодно. Скот наша бригада принимала под полную материальную ответственность. Если у тебя что-то сбежит, пропадет, то за это будет выплачивать вся бригада. Если конкретно ты это допустил, то тебе выплачивать уже не придется…

– Тебя посадят?

– Какое там! Тебя стопчут ножками и сбросят в озеро. Километры там немерены, милицию никто в глаза не видел.

– Ну тебе повезло – уцелел.

– Работали мы нормально, да и скот монгольский дрессированный: монголы хорошие гурты выхаживают.

– Но погода непредсказуема.

– Да, была одна ночь, когда скот у меня сдувало с горы – стоянка была на высокогорной поляне, а руки у меня настолько замерзли, что пальцы не сходились. Если б я тогда мог бросить это все и в этот миг вернуться обратно, я бы это сделал, заплатив любую цену. Но возможности не было никакой. Это называется – куда ты денешься с подводной лодки?

И вот когда наконец дождь перестал и ветер стих, все тучи разнесло, и луна взошла, мне удалось согреть руки и закурить. А там, на востоке, уже и отбеливать стало. И ко мне пришло замечательное чувство: кажется, я не сбежал, кажется, я дошел до Бийска. Кажется, это было самое чудовищное состояние в моей жизни. Стоянка была на высоте 2700 метров, с озерцом. Видимо, тогда я понял, что теперь смогу сделать то, что мне сильно захочется.

– Ну, Веллер, раз ты справился с монгольскими яками, то без труда свалишь любого противника на словесном поединке.

– О нет! Есть чудесная шутка. Пастуха спрашивают, как он дожил до столь преклонных 120 лет. Он говорит, разумеется, про молодое баранье мясо, про вино, про размеренный образ жизни. «Но главное, – говорит он, – каждый день, как чуть что, я орал на своих овец не сдерживаясь, и ни разу они мне не ответили». Если скот не отвечает, это очень вдохновляет.

– Блестящая новелла у тебя сейчас получилась! Теперь, Михаил Иосифович, как относятся жена и дочь к твоему шестидесятилетию? Хотя, по-моему, ты все-таки не столь уж повзрослел.

– Дело в том, что мы взрослыми становимся для других. Для себя мы остаемся теми же самыми. Все чаще ловлю себя на том, что с возрастом вокруг становится все больше молодых и очень молодых людей, хотя ты сам вроде бы не изменился.

– Вот не встречались мы с тобой года полтора или два, и мне кажется, что ты даже помолодел.

– Однажды мне задали веселенький вопрос: «Как чувствует себя гений?» Подозреваю, под гением спрашивающий мыслил меня. И стал я раздумывать над такой постановкой: если хоть один человек, пусть неумный, меня таковым считает, то почему бы не попытаться вжиться в роль гения?

– Но и гении тоже думают о своем возрасте.

– Ты остаешься тем же самым, что был, и чувствуешь себя точно так же. Но с каждым годом вокруг все больше неучей и идиотов, которые не понимают элементарных вещей.

– Вот твой «Перпендикуляр» содержит именно эту мысль: «Какие же идиоты пишут книжки о великих людях?»

– Отчасти ты права. Такая мысль неизбежно должна присутствовать. Но я подчеркиваю: в книжке моей – мое личное мнение, и оно ничего не изменяет. Но я категорически на этом настаиваю.

– Миша, ты сегодня выглядишь спортивно: плечи широкие, грудь колесом. На тренажерах накачиваешься?

– Прекрати издеваться. Со мной ничего не произошло. Значит, в твоем воображении я был мельче и худее. Большое спасибо.

– Где ты будешь справлять свой юбилей?

– 29 мая в ЦДЛ.

– На всякие телешоу с твоим участием жена и дочь приходят?

– У каждого из нас своя работа. А к этим развлечениям они относятся так же, как и я, хотя, может быть, более серьезно. Для них главное: если папа ничего не делает, значит, идет мыслительный процесс. Эту восхитительную мысль мне удалось внушить моим домочадцам. Вот когда у меня раз в год бывает концерт в Петербурге, то на него едем мы с женой.

– Ты приглашаешь музыкантов выступить на юбилее?

– Упаси Господь! Выступать буду я. Ненавижу юбилейные вечера. Ненавижу капустники, самодеятельность. Я ненавижу поздравительные речи. На вечере в ЦДЛ, раз это мой день рождения, своих гостей я развлеку сам. И поставлю выпить-закусить.