Откровения знаменитостей

– Оскар Яковлевич, кто вам предоставил эти просторные апартаменты?

– Городская власть Парижа и Министерство культуры Франции. Правда, мы стояли в очереди 6 лет. Нам предлагали какие-то помещения, но мы не соглашались. Мы здесь и живем. В России я всегда писал там, где жил. А жилье в Москве у нас было убогонькое, крошечное. А тут все чудесно: северная сторона, солнце не мешает работать. Окна во всю стену – света достаточно.

– Где вы научились французскому?

– Три года на курсы ходил. Валентина учила французский дома. Слишком поздно мы сюда приехали, чтоб хорошо усвоить чужую речь. Тут, думаю, дело не только в возрасте. В любой деятельности важен талант. А мы в этом смысле бездари. Конечно, если бы нас бросить во французскую среду, мы заговорили бы свободнее. Я больше общаюсь с телевизором. Вроде бы все понимаю. В почтовый ящик заглянешь – там бывает столько бумаг! Из них 20 можно без ущерба выкинуть, но вот одну – ни в коем случае, иначе пропустишь какое-то официальное предписание. И будешь наказан. Я научился в официозе разбираться.

– Оскар Яковлевич французы обедают и ужинают с вином. Вот и вы нас вином встретили. Что вы с Валентиной Евгеньевной предпочитаете каждый день?

– Все больше чай. Вообще-то я люблю французское вино, особенно красное. Признаюсь, больше-то люблю русскую водку. Раньше я очень много пил. Всякое бывало. Но, видно, уже все свое выпил.

– В России?

– И здесь тоже. Но как-то в один прекрасный день мне больше не захотелось. Конечно, не без того, чтобы по случаю рюмочку принять, особенно если кто-то придет – например, моя соседка Кира Сапгир. Мы с ней по паре рюмок можем махнуть.

– В вашей многострадальной душе чего больше – русского или французского?

– Там Россия! Я родился и прожил в России полвека, а во Франции всего 26 лет. И главное – во мне живет язык русский, русская культура – живопись, литература, музыка. И, конечно, российская природа. Но и Францию, особенно Париж, из своей жизни не вычеркнешь.

– Когда вы вынуждены были покинуть Советский Союз, вас мучили какие-нибудь сомнения?

– Мы с женой и сыном ехали как туристы. Предполагали, что нас могут не пустить обратно. Так и случилось. Мы оказались в Париже в 78-м. Через полгода меня лишили советского гражданства. Трудно было расставаться с близкими людьми, но я наивно надеялся, что все еще обойдется и я смогу вернуться. Спасало теплое чувство – со мной мои любимые, жена и сын Саша.

– Что вы больше всего любите в Париже?

– Сам Париж. С детства помню фразу Маяковского: «Я хотел бы жить и умереть в Париже…» А вот видите – я здесь живу.

– В России Рабин знаменит. А в Париже?

– Это слово ко мне не подходит. Знаменитые – Шагал, Пикассо, актеры и спортсмены. Я не могу посмотреть на свое искусство со стороны. В России я думал о жизни на Западе, пользуясь только диаметральными понятиями – черное или белое. Для уехавших на Запад русских художников мы оставляли два варианта: или ночуют под мостом, или покупают виллу. На самом деле все обыкновеннее. Мы жили не под мостом – у всех обыкновенная жизнь профессионалов, о которых знают только в тех кругах, где интересуются русской живописью 60 – 70-х годов.

– Есть ли сейчас спрос на русскую живопись во Франции?

– Сегодня уже появились русские коллекционеры. Откровенно говоря, западным собирателям искусства теперь приходится труднее. Богатых людей везде много. А в России богачи какие-то чрезмерные. То пусто, то густо. Недавно случилось два аукциона работ художника Добужинского. Таких цен никто никогда не видел! Отдельные работы были проданы в 50 раз дороже первоначальной цены. На последнем аукционе выставили уже 400 картин Добужинского – они хранились у его сына и родственников.

– И кто же их скупал?

– Основными покупателями стали русские. У них здесь не было конкурентов. Первоначальная цена назначалась скромная – в 1,5–2 тысячи евро. А проданы были за 50 и 100 тысяч!

– У вас есть постоянный галерейщик?

– Никогда не было. Мои работы покупаются на случайных выставках. Да и выставки были не часто. Но тем не менее последние 27 лет я живу только на свои картины. Иных доходов у меня нет. Если бы не они, то хоть иди с протянутой рукой. А вообще-то во Франции лучше иметь дело с государством. Оно заинтересовано, чтобы ты платил городу аккуратно. Люди, работающие на государство, до конца трудовой жизни будут обеспечены работой: профсоюзы тебя отстоят – устроят демонстрацию, забастовку, если что не так. Забастовки у нас – это нормально. Но не все могут ее себе позволить. Художник не может. Перед кем ему бастовать? Здесь масса галерей, салонов, масса возможностей реализовать себя. Но можешь оставаться сам по себе. Все равно в музеях современного искусства не выставишься – туда не попасть.

– А кто содержит Музей Помпиду?

– Государство. Оно, конечно, не диктует, как нам диктовала советская власть, не навязывает некий помп-реализм. Но музеями руководят госчиновники, и попасть на международные биеннале трудно, если ты не соответствуешь каким-то критериям, которые приняты в данном музее.

– Кто из русских выставлен в Помпиду?

– Там нет постоянной экспозиции русских художников. Иногда могут выставить Малевича, Гончарову. Обо мне речи быть не может. Моя живопись, ее тенденция, направление не соответствуют критериям официальных лиц. Все наши художники – шестидесятники и семидесятники – автоматически не соответствуют принципам отбора на всякие популярные биеннале.

– Но ваша картина попала на выставку в Нью-Йорке…

– Я видел эту выставку: весь Музей современного искусства отдан был русским мастерам. Экспозицию формировали американцы и специалисты из Русского музея и Третьяковки. Удивительно, но там в нескольких залах выставлены полотна, которые собирали русские цари: Петр Первый, Екатерина Вторая, Николай Первый – и русские купцы. Рубенс, Ван Дейк, Мурильо, Пикассо… Чем богаты – тем и рады. Там есть одна моя картина. Когда-то в России я написал «Паспорт». (В большом каталоге есть репродукция этого «Паспорта». Все натурально, с легким перцем: фотография Рабина, год рождения 1928-й, в графе «национальность» читаем: «латыш». От себя автор добавил: «еврей»). Ну попал я туда. Берет досада, что Зверев не попал! Не попал Целков! Радует что выставили одну картину Михаила Шварцмана.

– Оскар Яковлевич, с кем из русских художников вы встречаетесь в Париже?

– В старый Новый год Олег Целков зовет к себе всю нашу старую гвардию. Человек десять собирается: Булатовы, Штейнберги, Заборов бывает…

– Оскар Яковлевич вы человек не публичный. Но, вероятно, в молодости не избежали участия в каких-то общественных праздниках?

– Вспоминается Москва 58-го года. Международный фестиваль молодежи. На большой выставке картин и скульптур молодых художников из разных стран мне выдали почетный диплом за букетик полевых цветов. Этот натюрморт я рисовал с натуры. И как лауреат фестиваля смог потом получить работу художника-оформителя. Раньше-то меня допускали лишь к работе десятника на разгрузке вагонов. Тот фестиваль памятен и первым знакомством с Олегом Целковым, Олегом Прокофьевым. Там же, на фестивале, я впервые услышал об Анатолии Звереве. Прекрасная пора – я тогда много рисовал с натуры: портреты своих маленьких детей Кати и Саши, писал портреты знакомых, даже артистов, ходил по окрестностям рисовать пейзажи. Это теперь пишу по воображению. И даже парижские темы у меня – это не реальный город, а мое представление о нем.