Откровения знаменитостей

— К счастью, ем очень мало, главным образом сырые овощи, огурчики малосольные и свежие, кашу овсяную с орешками.

— Поэтому вы такой молодой.

— Не думаю, что я молодой, но пока отбрыкиваюсь от старости. Кроме того, что я — 34-е поколение без всякой примеси другой национальности, порода явно истощается, вот и приходится овсянкой как-то компенсировать. А на ночь — яблочко. Так что мне не трудно выживать.

1 ноября 2005 г . 

Отшельник и его женщины

Художник Вильям Бруй: «Я постиг один секрет: любовь больше нужна женщинам»

Он бросается навстречу, широко распахнув руки, словно готовится обнять весь мир. На нем экзотичный халат с неоторванной биркой. Говорит он быстро, восторженно. Ну просто мальчишка. А ему шестьдесят. Отец четверых детей, он умудрился еще сотворить сынишку для молодой особы, желающей воспитывать ребенка в одиночестве. Его взрослые дети с радостью прибегают посмотреть на новорожденного брата. Они знают — Бруй неутомим.

Меня с ним познакомили лет десять назад в Париже, в его огромной мастерской вблизи Центра Помпиду. Вновь мы встретились с ним в Москве, на выставке его живописи в Центре современного искусства, и мы разговорились как старые знакомые.

— Вильям, в ту давнюю пору на твоих щеках еще не было таких зарослей, что-то вроде бороды…

— Да не борода это, а мои бакенбарды. (Художник руками закручивает баки в длинные жгуты, каждый в 30 см!)

— Ты сейчас похож на старика Хоттабыча.

— Вот-вот. Но на улице ко мне часто подходят дети и просят исполнить их желание.

— Знаю, что ты сначала уехал в Израиль к деду. Но почему-то не прижился на Святой земле.

— Меня все там привлекало, как, впрочем, и везде — всюду я делаю то, что умею и что хочу.

— Ты голову прикрыл какой-то ермолкой. Подчеркиваешь, что ты еврей?

— Какому народу я принадлежу и так далее, для меня это просто бред. Мне все равно, где жить. В Москве обо мне говорят, что я французский художник, и произносят мое имя на французский манер: Бруи. А я Бруй! Во Франции меня упорно называют русским художником. Действительно, куда ты ни попрешься, о тебе скажут «русский художник». Только в Нью-Йорке меня с моей фамилией считали американским художником.

— Давно я заметила некий наступательный артистизм в твоем общении: широкий жест, острота эпатажных оценок, в особенности женщин и явлений искусства.

— Ты в точку попала. Играть люблю. Случается, вхожу в вагон метро, и там на мгновение возникает некая пауза — общая тишина. Одни опускают глаза, молодежь хихикает в ладошку.

— Знали бы они, что ты известный художник, живущий во Франции десятилетия. Кстати, кто тебе тогда дал мастерскую вблизи Центра Помпиду?

— Ширак! Правда, потом наступили для меня тяжелые времена — я не справился с финансовыми трудностями, и мне пришлось уехать к океану, в Нормандию, в Дьеп, в дом, который я купил еще в 73-м году.

— Но, видать, не только безденежье тебя погнало на берега Ла-Манша?

— Душа хотела уединения. Дьеп основали еще римляне. Но главное для меня — Ла-Манш. Не могу жить без моря! Раз в неделю обязательно еду смотреть на воду. Это же вечный спектакль! От воды идет все изобразительное искусство. У Ла-Манша умопомрачительный цвет. Им упивались все импрессионисты. Они ощутили восторг от цветовых нюансов воды.

— Там осенью и зимой пустынно, людей почти не встретишь на берегу. Не страдаешь там от одиночества?