Откровения знаменитостей

Можно представить, когда Евтушенко пишет, он пребывает на воображаемом просцениуме и пробует, перебирает нужные интонации, определяет свой новый имидж. Зрелый лицедей, он отрепетировал и сыграл множество ролей. Высокий, упакованный в броские кофты, пиджаки невообразимых расцветок, подобно ярмарочному балагуру он выпаливал: «Меняю славу на бесславье, ну а в президиуме стул на место теплое в канаве, где хорошенько бы заснул… Вдали бы кто-то рвался к власти, держался кто-нибудь за власть, а мне-то что до той напасти — мне из канавы не упасть». Совершенно очевидно, что уничижение для поэта — предпочтительный шаг к славе: «И там в обнимку с псом лишайным, в такой приятельской пыли я все лежал бы и лежал бы на высшем уровне — земли». Видите, как бы ни унижал себя поэт, он в уме сохраняет этот «высший уровень» — для себя, для своих стихов, чтоб непременно в этой житейской канаве, хотя бы со спичечного коробка, на него обратил внимание сам Блок.

Маска грешного изгоя все еще дорога Евтушенко. Правда, это добровольное купание в пыли уже несколько поизносилось. Куда симпатичнее рыцарственность, возникающая в поэзии зрелого Евтушенко, его всегдашнее поклонение женщине. Так, он посвятил стихотворение супружеской паре Мэри и Джо, вспомнив коротенький миг, когда он, Женя, был ее героем: «две молодые головы на «ты» шептались в прошлом счастье». Ей, когда-то прыгнувшей к нему в объятия, он поет свой ноктюрн: «Вы — незаслуженный мной случай, благодарю вас навсегда».

Евтушенко часто обвиняют в нескромности. Но сам он в стихах старается соблюдать иерархию на поэтическом Олимпе. Один из толпы, он пришел поклониться Ахматовой на смертном одре, отдать должное великой поэтессе и уходящей Руси. Он сопоставляет два дорогих имени: «И если Пушкин — солнце, то она в поэзии пребудет белой ночью».

Поздний Евтушенко по-прежнему любит публицистические темы: «Я не откажусь от той эпохи, на какую нечего пенять, от стихов, которые так плохи, что без них эпохи не понять». Этот укол в язычок своих критиков он смягчает лирическим козырем: «Я не откажусь от всех девчонок, тех, с какими грех мне был не в грех. Я их всех любил как нареченных, жаль, что не женился я на всех». Ну просто восточный паша! Одно отличие — всех своих жен Евгений Александрович любил.