ОТКРОВЕННО. Автобиография

Позади - стенд с именами спортсменов, который она изучает со скептическим видом. Она отчаянно напоминает мне миссис Г. Служительница водит пальцем вверх и вниз по левой колонке.

- Хорошо, - произносит она. - Четыре часа. Восьмой корт.

Я смотрю на фамилию игрока, с которым мне предстоит тренироваться.

- Простите, но с этим человеком я тренироваться не могу. Вполне возможно, нам предстоит играть во втором раунде.

Она вновь разглядывает стенд, в раздражении хмыкает, и я вновь задаю себе вопрос: не было ли у миссис Г сестры, с которой ее разлучили в детстве? Я уже не ношу ирокез, иначе был бы ей еще более неприятен. С другой стороны, моя нынешняя прическа немногим лучше: высоко взбитые волосы, торчащие рваными прядями, коротко выстриженные на макушке, ниже спускающиеся по плечам и к тому же выкрашенные в два цвета - угольно-черные у корней и выбеленные на концах.

- Ладно, - нарушает молчание псевдосестра миссис Г. - Пять часов, корт семнадцать. Но там будут еще три игрока.

- Я в этом городе тону, - жалуюсь я Нику. Тот смеется:

- Ничего, выплывешь!

- Издали он выглядит гораздо лучше!

- Так про что угодно можно сказать.

В первом раунде играю против Джереми Бейтса из Великобритании. Наш матч проходит на дальнем корте, в стороне от толпы и главных событий. Я возбужден и горд. Затем меня охватывает ужас. Чувствую себя так, будто сегодня - последнее воскресенье турнира. У меня в животе порхает целая колония бабочек.

Это - турнир Большого шлема, и поэтому энергетика игры отличается от всего, что мне пришлось испытать до этого. Она неистовствует, бушует. Скорость игры все время меняется, с таким ритмом я встречаюсь впервые. Кроме того, день сегодня ветреный, а значит, мячи будут носиться по корту, как фантики от жвачки в клубах пыли. Это, кажется, даже не похоже на теннис. Бейтс - игрок не лучше, чем я, но сейчас он играет удачнее, потому что заранее знал, к чему быть готовым. Он обыгрывает меня в четырех сетах, затем смотрит на Фили и Ника, сидящих в ложе, и с размаху бьет кулаком по сгибу локтя, демонстрируя универсальный жест презрения. В свое время они с Ником явно что-то не поделили.

Я разочарован и слегка сконфужен. Не был готов ни к моему первому Открытому чемпионату США, ни к Нью-Йорку. Вижу, какая пропасть отделяет меня нынешнего от того, каким я должен стать, и уверен, что смогу перепрыгнуть эту пропасть.

- У тебя все получится, - утешает меня Фили, приобняв. - Это лишь вопрос времени.

- Спасибо, я знаю.

И я это действительно знаю. Никаких сомнений. Но с этого момента почему-то начинаю проигрывать. Не просто проигрывать - продувать с позором. Убого. Жалко. В Мемфисе вылетаю в первом раунде. В Ки-Бискейн - тот же результат.

- Фили, что со мной происходит? - в отчаянии спрашиваю у брата.

- Ничего не понимаю. Чувствую себя любителем, играющим по воскресеньям. Я пропал.

Хуже всего мне приходится в Спектруме, штат Филадельфия. Игра проходит не на теннисном корте, а на баскетбольной площадке не лучшего качества. Бугристое, плохо освещенное поле сумело вместить два корта, матчи на которых идут одновременно. Ровно в тот момент, когда я принимаю подачу соперника, кто-то принимает подачу на соседнем корте, и если его мяч летит далеко от центра поля, а мой отскакивает, нам обоим надо стараться не столкнуться головами. Я и так с трудом концентрируюсь, а тут еще приходится заботиться о том, чтобы не столкнуться с другим игроком. После первого же сета в голове не остается ни единой мысли, а в ушах звучит лишь стук сердца.

Мой оппонент откровенно слаб, и это тоже ставит меня в невыгодное положение. Я в своей худшей форме выступаю против игрока еще более слабого. Опускаюсь до его уровня. Не могу наладить собственную игру, пока пытаюсь приспособиться к стилю оппонента: это похоже на попытку вдохнуть и выдохнуть одновременно. Играя против великих, я пытаюсь подняться до их уровня. Если же мне достается слабый противник - приходится его прессовать, что в теннисе означает - не пускать игру на самотек. Прессинг - одна из самых неприятных вещей, с которыми приходится сталкиваться в игре.

Мы с Фили в унынии возвращаемся в Вегас. Мы удручены и расстроены, и, что еще более существенно, у нас нет ни гроша. Я не получал призовых уже несколько месяцев, при этом практически все деньги от Nike мы ухитрились разбазарить на перелеты, гостиницы, аренду авто и ужины в ресторанах. Из аэропорта еду к Перри. Мы устраиваемся у него в спальне вместе с парой стаканов газировки. Здесь я успокаиваюсь, ко мне возвращается рассудительность. Вижу, что на стенах появилось несколько дюжин новых обложек Sports Illustrated. Рассматриваю лица великих спортсменов и говорю: «Я всегда знал, что стану знаменитым спортсменом. Был уверен, что так и будет. Это моя жизнь, и я если и жалел, то только о том, что судьбу не изменишь. Зато я знал, что меня ждет. А вот сейчас я не знаю, что будет дальше. Оказалось, что единственное, что я делаю, я делаю не так-то хорошо. Неужели для меня все закончилось, так и не начавшись? И если так, то что нам с Фили, черт возьми, делать дальше?»