Откровенность за откровенность

Чтобы отметить окончание симпозиума, Бабилу повез их в Блю-бар[16] на Западном шоссе; в этом похожем на конюшню заведении ошивались исполинского роста негры и рыжий верзила у бильярда. Кому, как не великанам, было собираться здесь, чтобы выпить посошок на дорожку, — они так походили на здоровенные грузовики, ожидавшие их на огромной стоянке. Глория защелкала пальцами в такт знакомой музыке, и Бабилу увлек ее на крошечную танцплощадку. Они дергались и извивались, он — маленький и юркий, как кузнечик, она — грузная и неповоротливая. Бабетта тоже вышла, вклинилась между ними, танцевала то с ней, то с ним, вертела задом в брачной пляске, привлекая кузнечика, но тот предпочел скакать без нее. Лола Доль просто стояла на площадке, было видно, что она изо всех сил пытается не упасть. Горацио заключил актрису в объятия и прильнул щекой к ее лицу.

— Иди к нам! — кричали они Авроре, но та молча отнекивалась, мотая головой: не умею танцевать.

— А кто тут умеет? — крикнула Глория. — Бери пример с нас, мы импровизируем!

Аврора нехотя встала. Одеревеневшее тело не повиновалось ей. Куда ни кинь — все клин: надо было танцевать, чтобы не выделяться, но, не умея двигаться, она тем более обращала на себя внимание. Аврора дергала головой, не попадая в ритм музыки, до того громкой, что она ее не слышала. Один из парней у стойки решил, что она хочет танцевать, но стесняется, и потащил ее на площадку. Она стала упираться. Он так стиснул ей пальцы, что они посинели.

Нет, она не пойдет за компанию с этими тетками трясти своими телесами, она не хочет, как они, чувствовать колыхание своих щек, живота, грудей, она не пойдет. Парень коленом раздвинул ей ноги, чтобы заставить ее сделать па. Она пошатнулась и чуть не упала. Надо же так утратить человеческий облик! За неимением минимума языка, быть вынужденной молча бороться за каждую пядь! Она изо всех сил вцепилась в деревянную столешницу, а он, не обращая внимания на побелевшие суставы пальцев, все тянул ее на себя.

Аврора однажды видела, как девушку изнасиловали еще проще — в токийском дансинге, прямо на площадке, среди пар, танцевавших пасодобль. Парень, с которым она была, швырнул ее на пол. Два такта, три движения — и дело было сделано. Распростертая на паркете в своей пышной тюлевой юбке, девушка подергивалась, как издыхающая муха. Теперь он точно меня ударит, думала Аврора, приседая, чтобы увернуться от колен своего противника, влепит такую затрещину, что у меня голова кругом пойдет. Она отчаянно закричала: Нет, нет, нет!

Компания возвращалась, и парень отпустил ее, вернее отпихнул. Женщины были красные, потные, тяжело отдувались. Они заметили, как Аврора бледна: выпей! Ей протянули бутылку пива. Аврора поднесла горлышко к губам, зная, что не сможет сделать больше одного глотка, что от горьковатого пива ее затошнит, а пена потечет по подбородку. Может, лучше виски? — спросила Лола.

Аврора запрокинула голову и выпила пиво до дна. И тут же попросила еще бутылку. Вот и Аврора РАЗОШЛАСЬ! — заявила Бабетта с ехидным удовлетворением: та, которую считали особенной, на поверку оказалась из того же теста. Аврора пила, а женщины хлопали в ладоши. Они говорили, что им приятно смотреть, как она веселится. Веселится? Да она умирала. Я тону, подумалось ей, и алкогольные пары чуть приглушили музыку.

Они уселись вчетвером в тесном деревянном стойле; все посетители смотрели на них. Рыжий делал непристойные жесты бильярдным кием. Чего вылупился? — взвизгнула Глория на чудовищном местном наречии: более тягучего и вульгарного выговора невозможно было себе представить. Аврора подумала, что в лучшем случае они обменяются любезностями типа «рваная кошелка» и «мудила», а в худшем дойдут до «черномазой» и «белого самца». И последствия будут непредсказуемы.

— Посмотрите-ка, что я вижу! — вдруг воскликнула Глория, отвлекшись от перепалки с бильярдистом. — Посмотрите только, чем занимается наша молодежь!

Все обернулись. Бабилу сжимал в объятиях прекрасного, неприступного Горацио. Ничего, кроме друг друга, не видя, забыв о присутствии женщин, они танцевали в медленном ритме, и этот танец, нежный и томный, был любовной прелюдией, исполненной страсти.

— Никогда бы не поверила! — вырвалось у Бабетты. Подбородок ее дрожал.

Глория торжествовала: Горацио-то оказался того же пошиба, что и Бабилу.

— Но он гораздо лучше Бабилу, — вступилась Бабетта.

— Оно и видно, — усмехнулась Глория, и все посмотрели на Горацио, который сжал в своих узких ладонях мордашку Бабилу и запрокинул ему голову в долгом-долгом поцелуе.

— Знаете, что я думаю? — заявила Бабетта, взяв себя в руки. — Не для того мы с вами достигли тех высот, которых достигли, не для того прожили жизни, которые прожили, не для того вынесли тяготы, которые вынесли, чтобы сидеть в канзасской дыре и смотреть, как сношаются два пидора. Мне от этой танцплощадки муторно, — добавила она, — кажется, будто я сижу у огромной песочницы, а в ней играют все дети, которых я не хотела иметь, и я должна присматривать за ними до скончания века. Кошмар!