Откровенность за откровенность

Поняв, что подсек рыбку и ей уже не сорваться с крючка, молодой человек принялся путем сложных маневров утверждать свое превосходство. Он не замедлил раскрыть Авроре глаза на ее непоправимую ущербность. Что ни возьми — ум, тело, окружение, учебу — все оказалось из рук вон плохо; у нее от этого был всегда слегка виноватый вид и хмуро-сосредоточенное выражение, которое не шло к ее лицу, скрадывая его красоту. Он находил, что она глупа, и был этим доволен. Находил, что она недурна собой, но не спал с ней, тем самым давая понять, что настоящей привлекательности она лишена.

Ей помнилась та пора ее жизни, когда она поднималась с супружеского ложа, несчастная, понурая, с заплаканными глазами. От трех лет их брака у нее не осталось ни одного светлого воспоминания. Ни одной поездки, ни одного обеда, которые не кончились бы плачевно, если не для обоих, то для нее одной. Во всем была ее вина. Она его раздражала — и все тут.

Он расстался с ней, получив назначение куда-то на Дальний Восток. Кажется, впервые, когда собранные чемоданы уже стояли в прихожей, а такси ожидало у двери, он ее приласкал. Обнял и погладил по голове. Как собаку, подумалось ей, как собаку! И оттого, что он гладил ее, как гладят животное, не человека, ей почему-то полегчало. Он ведь может быть добрым, думала она, нежным, ласковым. Еще возможны счастливые дни вдвоем с ним и счастливые ночи подле него, и в ней шевельнулась надежда, что он все-таки вернется. Будь я собакой, возражала она себе и краешком глаза, пока его рука скользила взад-вперед по ее волосам, косилась на комнату, из которой они вышли, на разбросанные бумаги и раскрытые книги, на все доказательства того, что она никакая не собака, — и вздохнула.

В то время отовсюду, с афиш, со страниц газет и журналов смотрела Лола Доль. Она стала законодательницей моды и олицетворением современной красоты. И Аврора, увидев ее как-то на экране, расплакалась о своей жизни, которая была разбита, не успев начаться, о своем одиночестве и непреодолимом страхе перед мужчинами. Глядя на Лолу, красивую, сильную, которой было все к лицу, она понимала, как много ей не хватает. А ведь они были очень похожи. Выходя из кинотеатра, Аврора решила, что никогда больше не пойдет ее смотреть. И сдержала слово. А потом — жизнь есть жизнь — имя Лолы мало-помалу исчезло с экранов, а имя Авроры, наоборот, стало появляться, конечно, в сравнении с актрисой, скромно, но регулярно, в документальных фильмах.

Она была женщиной, нежной и верной, это мужчина, с которым не вышло совета да любви, заставил ее жить вприпрыжку на одной ноге.

Много лет не могла она разделаться с этой историей, изо всех сил стараясь быть независимой женщиной, потому что он хотел, чтобы она стала такой. Она много работала, моталась на съемки документальных фильмов о животных по всему свету, бывала в разных странах и не видела между ними разницы. Там у нее не было телефона, дверного звонка, почтового ящика. А она изнывала в ожидании звонка, письма, трезвона за дверью. Чиновник никогда не звонил ей, писал редко, раз в год, было даже время — раз в два года, короткое письмецо. Он просил прислать фотографии. Аврора носила его письма с собой в сумочке и лукавила с теми, кто фотографировал ее в те годы. Из-за объектива она смотрела на своего бывшего мужа, улыбаясь счастливой улыбкой Лолы Доль. Однажды, купив у букинистов на набережной старый номер «Синемонда», она вырезала фотографию восходящей звезды, мечты дальнобойщиков, и послала ему с наилучшими пожеланиями. Он ответил ей в письме: почему ты такая злая?

Лола подошла к стене, на которой были развешаны фотографии. Это Великий Оракул, — подсказала Бабетта, думая, что Лола его не узнает. Но портрет Великого Оракула красовался во всех университетах, где побывала Лола. Вирджиния Вульф[27] и Великий Оракул — странная пара, как бы говорившая, что здесь живут в мире литературы и держат планку высоко. Но в кухне у Глории Великий Оракул соседствовал с ней, Лолой, и это свою фотографию она не могла узнать. Не то кадр из какого-то фильма, не то снимок, только она не помнила, что за фотограф ее снимал.

Только приблизительно — по жестким чертам, по сжатым губам — она могла сказать, когда это было. Лет десять назад, может быть, побольше, во всяком случае, в то время она уже ушла в театр — значит, все пятнадцать лет назад, когда она играла в «Кукольном доме»[28]. Кино отвернулось от нее, но свой провал она представила в ином свете: ей-де самой хочется более высокого искусства. Играть предстояло на норвежском языке, в родном театре.