Откровенные рассказы полковника Платова о знакомых и даже родственниках

— От имени верховного командования я должен выразить свое чрезвычайное удивление по поводу того, что нам здесь предлагают условия…

Он глубоко вдохнул воздух, словно остановился на крутейшем подъеме, и продолжал, усиливая звук голоса, но не повышая его:

— …условия, которые были бы понятны в том лишь случае, если бы армии Германии и ее союзников были разбиты и повержены в прах…

Дедяков сжал под столом руки до боли. Неужто он просчитался? Сыграл в руку врагу? Подземные, смрадные, земляночные щели, мятые траншейные шлемы, изголодавшиеся глаза за сетью проржавелых проволок… К ним вернуться со словом "война"?..

Секунда легла часом. Гофман перевел снова дух. Кровь отлила от лица. Он докончил уже спокойным, ставшим опять деловым голосом:

— Я полагаю, что действительная обстановка не соответствует этому. Я считаю необходимым это подчеркнуть. А затем я полагал бы возможным перейти к обсуждению русских предложений.

Волна напряжения спала. Гай, покачивая головой, придвинул к себе протокол.

Олич наклонился к Дедякову:

— Растешь, да еще не дорос, левофланговый. И меня сбил. Хорошо, сошло, а то как бы мы в Смольный глаза показали?! Ведь на волоске было, ей же ей…

— Я говорил: стерпят, — сказал Дедяков, но голос его был неуверенный. — Однако в другой раз не поддамся… По гроб жизни не забуду я этого Моонзунда. Прямо скажу: жестокая мне наука.

* * *

Спор об условиях так и не дошел до конца. Из Смольного передали: перемирия пока не подписывать, выехать срочно в Питер обратно, заключив договор на приостановку военных действий на десять дней, после чего переговоры возобновятся. Дедяков принял известие радостно. Учли разведку старшие — дело на настоящий мир пошло. Только бы без проволочек.

К вечеру составили договор о приостановке. После подписи — прямо на поезд. Домой. Когда Дедяков подошел в свою очередь к подписи, Гай с поклоном подал ему перо.

— Это перо будет историческим, — сказал он нарочито громко. — Вы первый в мировой истории солдат, скрепляющий своей подписью акт такой государственной важности.

— Первый? — переспросил Дедяков и почесал «историческим» пером переносицу. — Это дело десятое: после первого будет второй, миллионы, может быть, будут… А вот что я, выходит, последний солдат, это — действительно со значением.