Откровенные записи Кости Хубова

«Пора нам подать заявление в загс, расписаться, — сказала Паола, когда я как-то приехал встретиться с ней у памятника Грибоедову на Чистопрудном бульваре, — Есть возможность эмигрировать в Испанию. Навсегда. Мне, по крайней мере, обеспечена работа синхронного переводчика».

«А как же мои бабушка и дедушка? Я не смогу их бросить».

…Через полгода я проводил Паолу Игоревну в аэропорт Шереметьево.

12

А тут и цирк мой перестал существовать. Мы перестали получать зарплату. Пала наша замечательная лошадь Звёздочка. Даже на сено для неё денег не стало. Наши артисты были никому не нужны. И они разбрелись кто куда.

Дрессировщица Луиза раздала своих собачек, собралась уезжать в Омск. Там у неё была мать–фотограф, какая–никакая комната в общежитии. А здесь она несколько лет снимала пустую дачу–развалюху под Фрязином.

И вот за неделю до отъезда вечером заводит меня в кафе возле площади трёх вокзалов. Вроде бы прощаться. Заказывает бутылку вина, закуску. И с ходу заводит разговор о том, какой я красивый, порядочный. О том, как она давно влюблена в меня. Знает, что у неё нет никаких надежд. Короче, мечтает иметь ребёнка. Только от меня. Готова даже отдать мне свои скромные сбережения.

Страшно было смотреть на Луизу, когда она всё это говорила. Больно и страшно.

— Не надо. Не унижайся, — сказал я. Обнял за плечи, притянул к себе. Мы сели на электричку и поехали во Фрязино.

Там, на этой даче, я провёл с ней несколько суток.

Когда мы прощались, Луиза сняла со своей шеи золотой крестик на шнурке и надела его на меня. Хоть я некрещеный, неверующий. Это была единственная её драгоценность.

13

Начало моей целительской практики случилось внезапно, неожиданно для меня.

Я вёл довольно жалкую жизнь. Уехала Паола. Не было больше цирка.

Одно время бедность всё же заставила поработать дворником во дворе дома, где жили бабушка и дедушка. Мёл осенние листья, сгребал снег с дорожек, выгребал мусор из урн. Пока начальница жэка не наняла на мою зарплату двух таджикских беженцев — мужа и жену. Я оказался не нужен.

У меня ничего не оставалось, кроме лаборатории.

К тому времени я сдружился с мужем Паолиной сестры. Этот уже немолодой человек был сбит с толку новыми российскими порядками. Его замордовали чиновники разных учереждений. Он был в отчаянии оттого, что семья не могла обрести российское гражданство, прописаться, получить работу, устроить девочек в школу. У них в самом деле было безвыходное положение.

Евсей Абрамович, внешне невзрачный человек, говоривший вместо «рыба» — «риба», вызывал насмешки работников милиции, управы, не подозревавших о том, что имеют дело с крупнейшим гематологом — специалистом по болезням крови.

Его, профессора, и рады были взять на работу, но требовалась московская прописка. А не прописывали вроде бы потому, что Паола, уезжая, чего-то не успела оформить с оставленной в дар квартирой. «Нужно кинуть этим собакам взятку!» — в сердцах сказал дедушка. Евсей Абрамович взяток давать не умел. Я — тем более.

Однажды мы с ним бесславно возвращались в метро после очередного поражения в борьбе с чиновниками.

В вагоне было полупусто. Против нас сидела пара: пожилой мужчина с хозяйственной сумкой на коленях и тётка, видимо, его жена. Из сумки торчала голова живой щуки. Издыхающая рыба то открывала, то закрывала пасть. Мужчина вынул из нагрудного кармана пиджака расчёску и стал совать её в зубы словно зевающей щуке.

«Перестань!» — сказала женщина. Но он продолжал совать расчёску. «Перестань! — снова прикрикнула женщина. — Люди смотрят».

Мужчина шикнул на неё, причесал той же расчёской свои редкие волосы. И они вышли на остановке «Красные ворота».

«Подыхаю, как эта риба, — промолвил Евсей Абрамович. — Если бы не девочки, покончил бы с жизнью».

В конце концов за дело взялась его жена. Продала в антикварный магазин старинный австрийский сервиз. Дала взятку какому-то большому начальнику.

Их прописали. Его приняли на работу в Гематологический центр.

Я был у них накануне того дня, когда Евсей Абрамович впервые должен был выйти на службу. И тут выяснилось: у него вторые сутки болит зуб. Мучительно. Анальгин не помогает.

«Можно, попробую?» — решившись, встал перед ним, протянул раскрытую ладонь, ощутил место на нижней челюсти, где сигналил больной зуб, и только начал медленными круговыми движениями «промывать» больную зону, зуб разом перестал ныть.

Через несколько дней Евсей Абрамович посетил зубную поликлинику, долечил зуб, поставил пломбу.

После этого случая я обнаглел, стал искать, кого бы мне ещё полечить.

Вскоре жизнь моя опять изменилась. Непредсказуемо.

14

«Где ты опять так долго пропадал?» — спросил я отца, когда как-то вечером он появился у нас с бабушкой и дедушкой. Принёс пакет, набитый заморскими упаковками — колбасами, сыром, йогуртами. Вручил мне, как маленькому, «Твикс». Устало опустился в кресло. Худой, небритый, он лишь молча улыбался в ответ на сердитые расспросы дедушки. Бабушка, как всегда, ни о чем не спрашивала. Стала готовить ему ужин.