Откровенные

Но раньше, чем сделать решительные шаги в этом направлении, осторожный Марк хотел проверить свои опасения на счет положения Павлищева и с этою целью отправился в одно утро к его предместнику, тому самому «умному и ловкому» старику, при котором он долгое время был чиновником особых поручений и неизменно пользовался его благосклонностью. Марк изредка навещал его и терпеливо просиживал полчаса, выслушивая саркастические замечания прежнего министра на счет бывшего своего любимца. Теперь прежний министр питал далеко не дружелюбные чувства к Павлищеву, и меланхолически-ядовитые рассуждения о людской неблагодарности и «змеях, отогретых на груди» были любимой его темой.

Марк являлся приятным исключением, и старик с ласковою приветливостью пожал руку молодому человеку, который не забывал оказывать почтение бывшему своему начальнику, сразу всеми забытому с тех пор, как оставил свой пост. Даже и Павлищев, обязанный ему своей блестящей карьерой, и тот все реже и реже заглядывал к нему и в последнее время встречался только на заседаниях совета. Но еще более раздражали старика, возбуждая в нем чувство злобы и зависти к бывшему своему птенцу, слава, популярность и сила Павлищева и все эти реформы, словно бы подчеркивавшие, что при старике все делалось не так, как следовало. Не было для него секретом и то, что Степан Ильич отзывался о нем с снисходительным пренебрежением, как о старике, пережившем свою славу, и даже пытался набросить тень на его бескорыстие.

— Очень рад вас видеть, Марк Евграфович, очень рад… Спасибо, что не забываете старика, это — ведь, такая редкость… Ну, садитесь, рассказывайте, как это вы со своим министром удивляете весь мир? — с иронической улыбкой на своем покрытом морщинами лице говорил высокий, худощавый старик с умными и лукавыми небольшими глазами, указывая Марку на кресло у письменного стола. — Вот только-что прочел, как вашего министра славословит какой-то отечественный корреспондент, — брезгливо поморщился старик и прибавил:- Я вот корреспондентов газетных при себе не имел.

Он пустил душистую струйку дыма хорошей сигары и продолжал:

— Все еще шумите и никого не боитесь?

— Шумим, ваше высокопревосходительство, и никого не боимся! — ответил Марк, улыбаясь и как бы давая понять этой улыбкой, что и он осуждает Павлищева.

— И сломите себе шею, верьте мне… Павлищев слишком зарвался и доходит до неприличия… Вот хоть эта последняя его записка, в которой он изволит критиковать всю прежнюю мою систему… Он забыл, что, бывши моим товарищем, сам ее проводил и находил превосходной… Какое бесстыдство!

— Об этой записке я ему докладывал… Говорил, что она невозможна, — поспешил сказать Марк, бывший ее автором.

— И что же?..

— По обыкновению, на мое представление не обратили внимания.

— Еще бы! Мы, ведь, необыкновенно умны и ничьих советов не слушаем… никто ничего не понимает… Только один он! — говорил, все более и более раздражаясь, старик.

— Есть грешок, ваше высокопревосходительство.

— И как подумаешь, Павлищев — моя ошибка. Я его создал и теперь сожалею об этом! — совершенно неожиданно воскликнул старик. — Но я, ведь, никак не ожидал, — что из него выйдет такой… Вы извините, молодой человек, что я так говорю о вашем родственнике…

— Я вполне разделяю мнение вашего высокопревосходительства и далеко не поклонник Степана Ильича… Однако, положение его, кажется, прочно, и он не думает, что сломит себе шею…

— Сломит!.. Ему уже не долго! — прибавил старик с серьезным и несколько таинственным видом авгура, кое-что знающего.

— И уже намечен преемник? — выспрашивал Марк.

— Кандидаты всегда есть, мой милый!..

И он назвал, под величайшим секретом, три имени, в числе которых, к удивлению Марка, был и знакомый читателю Аркадий Николаевич Иволгин, известный всему Петербургу делец, городской деятель, оратор и говорун и, вообще, умный, ловкий и обходительный человек, умеющий очаровывать людей или, как вульгарно выражались коротко знавшие Иволгина люди, «влезать в душу без мыла».

Марк еще с четверть часа слушал язвительные речи оскорбленного старика и, наконец, откланялся с твердым решением действовать немедленно.

И в тот же день в министерстве он завел интимный разговор с одним из директоров департамента, молодым карьеристом, пользовавшимся расположением Павлищева и изнывавшим в усердии, — о том, что ему, Марку, надоела его должность. Положим, место директора канцелярии видное и обещает быструю карьеру, особенно при таком министре, как Степан Ильич, но он, признаться, устал… Ему бы хотелось более покойной должности…

— В роде вашей! — прибавил Марк.

— А я был бы счастлив занять вашу…

Марк обещал позондировать почву.

На следующий же день он просил Павлищева о перемещении, ссылаясь на усталость.

— Переутомились, бедный Марк Евграфыч?

— Немножко, Степан Ильич.

Павлищев как-то особенно пристально посмотрел на Марка и тотчас же согласился.

— Только как бы вы не прогадали, милейший Марк Евграфыч? — прибавил он с насмешливою ноткой в голосе.

— Я надеюсь и на новой должности заслужить ваше одобрение.