Открытая дверь и другие истории о зримом и незримом

Я ничего не ответил. Не знаю, способен ли я был это сделать. Раньше между нами никогда не случалось ссор, но сейчас я не мог ни ответить, ни уйти. Я находился в совершенном смятении. Я слышал, что он сказал, и был в состоянии ответить; но его слова были подобны соломинкам, брошенным в могучий поток. Своим замутненным взором я разглядел, кто был этот другой человек, разговаривавший с ним. Это была женщина, одетая в траур, как и та, что сидела в холле; только эта была средних лет, и похожа на почтенную служанку. Она плакала и, во время моего короткого общения с отцом, вытерла глаза носовым платком, который она скомкала в маленький шарик, очевидно, в сильном волнении. Она повернулась и посмотрела на меня, когда отец обратился ко мне, — на мгновение, с проблеском надежды, — после чего снова приняла прежнюю позу.

Отец вернулся на свое место. Он тоже был сильно взволнован, хотя и делал все возможное, чтобы скрыть это. Мое несвоевременное появление, очевидно, было для него большой и неожиданной помехой. Он бросил на меня взгляд, какой я не видел никогда прежде, — полный крайнего неудовольствия, — и снова сел, не сказав, однако, больше ничего.

— Вы должны понять, — произнес он, обращаясь к женщине, — что мне больше нечего вам сказать. Я не хочу снова обсуждать это в присутствии моего сына, который не настолько здоров, чтобы принимать участие в обсуждении. Мне очень жаль, что вы напрасно потратили столько времени, но вас предупредили заранее, и винить вы можете только себя. Я не признаю никаких претензий, и ничто из того, что вы можете сказать, не изменит моего решения. Я вынужден просить вас уйти. Все это очень болезненно и совершенно бесполезно. Но, повторяю, я не признаю никаких претензий.

— О, сэр! — воскликнула она, и глаза ее снова наполнились слезами, а речь прервалась тихими всхлипываниями. — Может быть, я поступила неправильно, когда заговорила об иске. Я не настолько образованна, чтобы спорить с джентльменом. Может быть, наши претензии необоснованны. Но даже если это и так, ах, мистер Каннинг, неужели вы не позволите своему сердцу быть тронутым жалостью? Она не понимает, о чем я говорю, бедняжка. Она не из тех, кто просит и молит за себя, как это делаю я. О, сэр, она так молода! Она так одинока в этом мире, в котором нет ни друга, чтобы поддержать ее, ни дома, чтобы принять ее! Вы самый близкий ей человек из всех, кто остался в этом мире. Она не имеет никаких близких родственников… таких близких, как вы… Ах! — воскликнула она с внезапной мыслью, быстро обернувшись ко мне. — Этот джентльмен — ваш сын! Значит, как я полагаю, она не столько ваша близкая родственница, сколько его, через его мать! Он ей ближе, ближе! О, сэр! Вы молоды, ваше сердце должно быть более мягким. А о моей юной леди совсем некому позаботиться. Вы с ней одна плоть и кровь, она — кузина вашей матери…

Мой отец тотчас же громким голосом велел ей замолчать.

— Филипп, оставь нас, сейчас же. Это не тот вопрос, обсуждение которого требует твоего присутствия.

И тут, в одно мгновение, мне стало ясно, что со мной происходит. Я с трудом удерживал себя в руках. Моя грудь трепетала от лихорадочного волнения, большего, чем я мог сдержать. Наконец-то я понял, понял!.. Я поспешил к отцу и взял его за руку, хотя он сопротивлялся. Мои ладони горели, его — были холодны как лед: их прикосновение обжигало меня своим холодом, словно огонь.

— Так вот что это значит! — воскликнул я. — Я ничего не знал, и сейчас не знаю, о чем тебя просят, отец, но пойми!.. Ты знаешь, и теперь это знаю я, — кто-то посылает меня, кто-то, кто имеет право вмешиваться.

Он изо всех сил оттолкнул меня.

— Ты сошел с ума! — воскликнул он. — Какое ты имеешь право думать?.. О, ты сошел с ума… обезумел! Я видел, что это скоро случится…

Просительница молча наблюдала за этой короткой стычкой с тем ужасом и интересом, с каким женщины обычно наблюдают за ссорой между мужчинами. Она вздрогнула и отшатнулась, услышав его слова, но не сводила с меня глаз, следя за каждым моим движением. Когда я повернулся, собираясь уйти, у нее вырвался возглас разочарования и упрека, и даже мой отец уставился на меня, пораженный тем, как быстро и легко справился со мной. Я остановился на мгновение и оглянулся на них; сквозь туман лихорадочного возбуждения они казались большими и расплывчатыми.

— Я никуда не ухожу, — сказал я. — Я иду за другим посыльным, которого ты не сможешь прогнать.

Отец встал и крикнул мне:

— Я не позволю трогать ничего из того, что принадлежит ей. Ничто из того, что принадлежит ей, не должно быть осквернено…