Открытая книга

И старая мысль, как старый друг, входит и останавливается на пороге и терпеливо ждет, когда уйдут другие, случайные, беспокойные мысли: маленькая худенькая девочка, лежащая на высокой подушке, с затянутой полотенцем головой, Катенька Стогина, крустозин, «воскресение из мертвых»…

Доктор дроздов

Стоит тяжелая, сухая жара, ветер несет по улицам горячий мелкий песок. Тревоги становятся все чаще, и, наконец, каждый день в десятом часу вечера разносится надоедливый, скучный вой сирены. Это значит, что налет групповой. Когда к городу пробиваются одиночные самолеты, тревогу не объявляют.

В духоте, от которой нет спасения, в жаре и пыли трудится город. Роют окопы, возводят дзоты, устанавливают противотанковые ежи. Строят рубеж — ближний и дальний. Запасают воду. На заводах все быстрее делают танки, покрывают броней тягачи. Каждый день после работы становятся в строй.

Работают, не отступая перед трудностями, и лабораторные люди. Без сомнения, фашисты были бы изумлены, узнав, как много холерного бактериофага производится в городе, находящемся под угрозой двадцати двух пехотных, трех моторизованных и пяти танковых дивизий. Пятьдесят тысяч человек ежедневно принимают бактериофаг — этого еще не было никогда и нигде.

Все очень заняты, и нет времени, чтобы думать о том, что нельзя сделать сейчас, на другой день, через неделю. В госпитале не хватает врачей, и каждую ночь, вернувшись из исполкома, я выслушиваю, перевязываю, даже — в неотложных случаях — оперирую. Была же я лет двенадцать тому назад лечащим врачом в зерносовхозе!

Гулкий раскатившийся шум донесся откуда-то издалека, затрещали зенитки, шевельнулась прикрывавшая разбитое окно бумажная штора. Налет. Ночь проходит, еще одна ночь. Но если я не сплю, если правда, что я в Сталинграде — откуда же взялся за стеной этот хриплый, ворчливый, разносящий кого-то, решительный голос? Эти короткие распоряжения, похожие на морские команды? Откуда взялся здесь доктор Дроздов, тот самый, который заведовал Сальским райздравом и вместе со мной ликвидировал мнимую холерную эпидемию в зерносовхозе?

Через минуту я была уже в коридоре, потом — голос успел удалиться — спустилась во двор. Разумеется, он! И точно такой же, как был, — маленький, седой, с короткой черной трубочкой в зубах, в развевающемся халате.

— Здравствуйте, Иван Афанасьевич!

— Здравствуйте, — отвечал он сердито. — Люди лежат чуть ли не один на другом, а разобрать складскую рухлядь на заднем дворе — это вам в голову не приходит? Безрукость! — хриплым, страшным голосом сказал он начхозу, который, побледнев, вытянулся перед ним. — Голову надо иметь!

Он задохнулся, не найдя слов, и, грозно откашлявшись, зашагал между коек. Я догнала его.

— Иван Афанасьевич, вы меня не узнали?

Дроздов вынул трубочку — и на его морщинистом лице появилось доброе, удивленное выражение.

— Батюшки-светы, никак докторенок? Мне кто-то в Сануправлении фронта сказал. «Да нет, — думаю, — наверно, не та!» Та, значит?

— Та, Иван Афанасьевич.

— Ну, рад, сердечно рад. Вы здесь, в госпитале, живете?

— Да.

— Так идите же к себе. Я тут посмотрю еще кое-что и явлюсь к вам. Очень рад, от души!

Я не дождалась его, уехала за город, в Горную Поляну, — там была наша главная производственная база — и вернулась к себе в двенадцатом часу ночи.

— Так профессор, да? — спросил Дроздов, постучавшись и зайдя в мою комнату, когда я уже собиралась ложиться. — А кто говорил, что вы далеко пойдете?

— Еще не далеко.

— Как сказать! Чай есть? Черт знает что у вас тут творится, — сказал он, садясь и снимая фуражку с еще курчавой седой головы и приставив потрепанный портфель к ножке стула. — Полевые госпитали перебросить в Сталинград уже невозможно. Значит, эвакогоспитали должны взять на себя функции полевых. Кажется, ясно? И поняли же это в шестом, семнадцатом, девятом. А у вас тут… Просто из рук вон!

Я сбегала за кипятком, заварила чай. Хлеба не было. Зато было печенье и шпиг, который я привезла еще из Москвы.

— Иван Афанасьевич, расскажите же, где вы, что вы? Давно в Сталинграде?

— Недавно, а на Волге — с июля прошлого года. Просился на флот, попал на флотилию. На войну не пускали — стар! А вот видите — вышло по-моему.

Я налила ему чаю. Он выпил стакан и стал немного дрожащими пальцами набивать свою трубку.

— Знаю, что вы здесь делаете, докторенок. Извините, что я по старой памяти вас так называю! Мне сегодня ваш Белянин целую лекцию прочитал о том, как важно перед едой мыть руки. Все верно! И все-таки в сравнении с тем, что происходит вокруг, — он широко повел рукой, — это мираж, обманчивое видение!

— Ну нет. Не мираж!

— Так самообман, еще хуже. Вот скажите, положа руку на сердце, сколько у вас было подозрительных случаев — два, три, четыре? А от ран, от раневых осложнений умирают десятки тысяч! У меня статистика самодельная, я только три месяца как в начальство попал и не успел еще подыскать себе статистиков-доброхотов. Но кое-что я все-таки успел подсчитать! Вот, взгляните!

Он вынул из портфеля разграфленный, покрытый цифрами лист бумаги и бережно положил передо мной на стол.