Открытая педагогика

— Цель никуда не денется… Между прочим, если актер внимательно прочел роман Достоевского, то обстоятельства жизни Раскольникова, а с ними, возможно, и его «цели», сами войдут в актера. Даже помимо его воли. Это в какой-то степени происходит само собой. А вот скрупулезно точно физически действовать и точно воспроизвести тончайшие физиологические процессы — это требует больших усилий… Во-вторых, разве в жизни у нас в голове каждую секунду держится цель? Нет. Вот и у Раскольникова, когда он сшивал из куска рубахи петлю, то же самое. Он не думал беспрерывно: «Убью старуху-процентщицу». Порой он думал простое, что-то вроде: «Ах, черт, какая гнилая, расползающаяся ткань, какие нитки плохие, какая иголка тупая». Или что-то в этом же роде. А цель — она то вспыхивает в мозгу, то уходит, растворяясь в действовании, в самочувствии.

Конечно, в этом моем рассуждении о цели было некое упрощение, обусловленное этапом обучения студентов-первокурсников. Конечно же, физические действия связаны с целью. Но связаны не впрямую, а опосредованно — через обстоятельства, которые, в итоге, и влияют на характер этих действий. К тому же представление о «цели», если в этом разбираться досконально, соотносится с таким сложным понятием, как «сквозное действие», о котором на первом курсе говорить еще рано.

Продолжим, однако, тему физических действий и ощущений. Да, они не чудодейственны, не являются панацеей от всех бед, от всех актерских и режиссерских ошибок. Конечно, даже идеально выполненные физические действия, безукоризненные физические ощущения и верно найденное физическое самочувствие — еще не роль. Почему? И тут я возвращаю студентов к нашей «триаде», которая была сформулирована после упражнения «камни». Теперь я снова прошу студентов обратиться к забытым нами на некоторое время «думанью» и «воображению». Обучение делает новый поворот.

Мы теперь занимаемся уже не просто цепочками, а теми эпизодами из литературы, из которых взяты «цепочки». Я прошу теперь обратить особое внимание на линию мысли и линию воображения в эпизоде. Для этого, разумеется, необходимо новое и серьезное изучение произведения, всех обстоятельств жизни героя. Что мы и делаем. Границы эпизода оказываются, как правило, шире, чем границы «цепочки».

Вот и наш эпизод с петлей из «Преступления и наказания» расширился. Теперь он начинался с того, что Раскольников спит… У Достоевского описан этот сон, или «грезы Раскольникова». Именно здесь очень активно работает воображение героя.

«…Всего чаще представлялось ему, что он где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе. Караван отдыхает, смирно лежат верблюды. Кругом растут пальмы; все обедают. Он же пьет воду прямо из ручья, который тут же сбоку течет и журчит. И прохладно так, и чудесная — чудесная такая голубая вода, холодная, бежит по разноцветным камням и такому чистому, с золотыми блестками, песку…»

Затем линия воображения Раскольникова резко прерывается, так как возникают у него острые слуховые ощущения: «Вдруг он ясно услышал, что бьют часы. Он вздрогнул, очнулся, приподнял голову, посмотрел в окно, сообразил время…». Обратите внимание — «сообразил», т. е. резко включилось мышление.

А далее у Раскольникова очень выразительная цепочка физических действий: «…вдруг вскочил, совершенно опомнившись, как будто кто его сорвал с дивана. На цыпочках подошел к двери, притворил ее тихонько и стал прислушиваться вниз на лестницу. Сердце его страшно билось». Сердцебиение — интересное физическое ощущение, не правда ли? «…Но на лестнице было тихо, точно все спали…».

Читаем дальше, и снова — интенсивнейшее мышление: «Дико и чудно оказалось ему, что он мог проспать в таком забытьи и ничего еще не сделал, ничего не приготовил… А, меж тем, может, и шесть часов било…». Во время этих двух многоточий Достоевского, позволим себе догадаться, подключается яркое воображение Раскольникова. На внутреннем экране у него, видимо, петля, топор, замах для удара по старухиной голове, и — о, ужас! — входит Лизавета, сестра старухи, которая отсутствовала, так как была звана в гости, но звана была к шести часам, а значит, около семи вполне могла вернуться и помешать убийству. Далее воображение Раскольникова еще раз уступает мышлению. Это определенно, ибо Раскольников «напрягал все усилия, чтобы все сообразить и ничего не забыть…».

И вот тут уже, собственно наша, проработанная заранее цепочка физических действий начинает функционировать.

Раскольников «… полез под подушку и отыскал в напиханном под нее белье одну, совершенно развалившуюся, старую, немытую свою рубашку. Из лохмотьев ее он выдрал тесьму в вершок шириной и вершков в восемь длиной. Эту тесьму сложил он вдвое, снял с себя широкое крепкое, из какой-то толстой бумажной материи летнее пальто и стал пришивать оба конца тесьмы под левую мышку изнутри… Руки его тряслись».