Открытие Индии

До открытия цивилизации долины Инда древнейшими памятниками индийской культуры, имеющимися в нашем распоряжении, считались Веды. Вокруг вопроса о давности ведического периода было много споров: европейские ученые обычно относят его к более позднему времени, а индийские — к гораздо более раннему. Такое стремление индийцев отодвинуть этот период как можно дальше, усилив тем самым значение нашей древней культуры, представляется весьма любопытным. Профессор Винтерниц полагает, что истоки ведической литературы относятся к 2000 году до н. э. или даже к 2500 году. Это весьма близко подводит нас к периоду Мохенджо-Даро.

Большинство современных ученых относит обычно гимны «Ригведы» к 1500 году до н. э. Однако со времени раскопок в Мохенджо-Даро существует тенденция датировать эти индийские тексты более ранним периодом. Независимо от точной даты вполне вероятно, что эта литература древнее литературы Греции и Израиля и что, в сущности, это один из самых древних документов, находящихся в нашем распоряжении, созданных разумом человека. Макс Мюллер назвал ее «первым словом, произнесенным арийским человеком».

Веды были творением ариев, вторгшихся на богатую землю Индии. Они принесли с собой свои идеи, происходившие от того общего корня, из которого выросла «Авеста» в Иране, и развили их на индийской почве. Даже язык Вед разительно напоминает «Авесту», и отмечалось, что язык «Авесты» ближе к Ведам, чем Веды к тому санскриту, которым написан эпос.

Как должны мы относиться к письменным памятникам различных религий, последователи которых считали эти писания откровением? Анализ и критика этих текстов, а также подход к ним как к документам, созданным человеком, зачастую оскорбляют истинно верующих. Тем не менее нет другого способа рассмотреть их.

Я всегда с неохотой брался за чтение религиозных книг. Мне были не по душе их абсолютистские притязания. Виденные мной религиозные обряды не внушали мне желания обратиться к первоисточникам. И все же я вынужден был взяться за эти книги, ибо незнание их не было достоинством, а зачастую являлось серьезной помехой. Я знаю, что некоторые из них оказали глубокое влияние на человечество, а все, что способно оказать такое влияние, должно обладать какой-то внутренней силой и достоинствами, неким источником жизненной энергии. Мне было очень трудно заставить себя прочитать целиком многие их разделы, ибо, как я ни старался, я не мог вызвать в себе достаточный интерес к ним. Однако красота некоторых текстов очаровывала меня. Временами я наталкивался на какую-нибудь фразу или предложение, которые приводили меня в восторг, вызывая ощущение чего-то поистине великого. Отдельные изречения Будды и Христа сияли глубоким смыслом и казались мне применимыми к нашему времени в той же мере, как и две тысячи или более лет назад, когда они были произнесены. В них была какая-то покоряющая подлинность, неизменность, которых не могли коснуться время и пространство. Такие чувства испытывал я иногда, читая о Сократе или о китайских философах, а также при чтении Упанишад и «Бхага-вадгиты». Меня не интересовали метафизика, описание ритуала и многие другие вещи, очевидно не имевшие отношения к стоявшим передо мной проблемам. Может быть, я не понимал скрытого смысла многого из того, что читал, и, действительно, порой вторичное чтение проливало больше света. Я не прилагал особых усилий понять таинственные места и пропускал те, которые не представляли для меня особой важности. Не интересовали меня и пространные комментарии и глоссарии. Я не мог подходить к этим книгам, да и вообще к каким-либо книгам, как к священному писанию, которое следует целиком и полностью принимать на веру. Такого рода подход к книге как к священному писанию делает мой ум невосприимчивым к ее содержанию. Я относился к ним с гораздо большей теплотой и непредубежденностью, когда мог рассматривать их в качестве произведений, созданных людьми, весьма мудрыми и прозорливыми, но все же простыми смертными, а не воплощениями или глашатаями божества, о котором я ничего не знал и в которое я не верил.

Способность человеческого разума и духа подниматься на большие высоты и стараться затем поднять до этих высот других всегда казалась мне более замечательной и величественной, нежели превращение человека в глашатая божественной или высшей силы. Некоторые из основоположников религий были замечательными личностями, но вся их слава меркнет в моих глазах, когда я перестаю думать о них как о человеческих существах. Развитие разума и духа человека — вот что производит на меня впечатление и обнадеживает меня, а не использование человека в качестве агента для передачи послания.