Открытие Индии (сборник)

– Посмотри-ка, твоя туркестанская отрава чертовски благотворно влияет на мою репродуктивную способность! Не уверен, ой не уверен, что я докурю её до конца.

– Да я не только вижу, чувствую. Или это подлокотник? Не-ет, не подлокотник! Ах ты, мой крепыш неугомонный! Ну, иди сюда, озорник!..

* * *

Черемше словно плеснули ледяной водой на спину. Он проснулся, осмотрелся. Жрать хотелось – жутко. Инге прикорнула у него на груди, северное сияние погасло. Впереди, на фоне чёрного неба, бурел и клубился продолжительный облачный фронт в виде растопыренной уродливой пятерни, сгребающей брызги звёзд в раздутый мешок. Наверное, там уже лежало исчезнувшее северное сияние, а возможно, и солнце. «Альбатрос» обреченно влетел в тучи, став ещё одной жертвой загребущей руки. Из наушников донеслись странные, зовущие и тревожно будоражащие сердце звуки и слова. Где-то в другом мире и в другом времени они могли бы быть песней. Но не здесь. Демонический голос, демоническая музыка:

…Где разорвана связь между солнцем и птицей рукой обезьяны,
Где рассыпаны звезды, земляника да кости по полянам,
Где туманы, как ил, проповедуют мхам откровения дня,
Где хула, как молитва…

Черемша поспешно щелкнул тумблером, вырубая радио. Нельзя. Нельзя ему это слышать. Ему стало зябко. И ещё он вдруг осознал: пора вскрывать конверт.

Как Валерий ни ухищрялся, стараясь не побеспокоить девушку, вытаскивая конверты из планшетки, Инге проснулась-таки.

– Я оденусь?

– Угу, давай.

– А ты?

– Позже, – он торопливо рванул бумагу. Разрыв прошел точно посредине цифры 1.

В конверте оказался ещё один конверт. Обычный, почтовый. В нем шелестело что-то сухое, ломкое, кажется, травянистое. Стебли какие-то или, быть может, сосновая хвоя. Плакатным пером на нем было написано: «Черемше. Вместо прочтения – сжечь!»

Валерий крутанул колесико зажигалки, сделанной из пулеметного патрона, поднёс пламя к уголку конверта. Вспыхнуло быстро и ярко. На колени просыпался светлый пепел. «Альбатрос» нырнул в воздушную яму. И – всё.

Валерий быстро оделся, вскрыл две банки гречки со свининой и термос с чаем. Нарезал хлеб большими ломтями. Поели молча. Они ждали чего-то. И что-то произошло. Сзади громыхнуло два раза.

– Стреляли, что ли?! – разъярился Черемша. – Идиоты! – он вскочил и бросился к пассажирам.

Шамсутдинов, обнаженный, распятый на треугольной раме из дырчатых квадратных труб, которой Черемша не видел при взлете (видимо, собрали уже в воздухе), и которая перегораживала сейчас всё внутреннее пространство грузового отсека, был мёртв. Толедо окунал в кровавую лужицу, натекшую из простреленной груди, гусиное крылышко и рисовал на стенках самолета отвратительные каракули. Костров раскачивался, стоя на коленях, взад-вперёд и напевал: «Иду! Иду! Идём! Войду! Войду! Войдём!»

– Сергей Мироныч, вы не пострадали? – Черемша тронул его за плечо.

– Войду! Войду! Войдём! – провыл ему в лицо Костров. – Иду! ИДУ-У!

– Валерий Павлович, – деловито сказал Толедо, не отрываясь от кошмарной работы, – вам сейчас нужно быть в кабине. Через пару минут я допишу пароль, мы влетим во «фрамугу» и автопилот откажет. Поторопитесь, или мы все погибнем. А Ринат всё равно болел, неизлечимо. Мы ему дали морфия, и он ничего не почувствовал. Кроме наслаждения. Кроме восторга. Кроме эйфории. Кроме оргазма. Кроме блаженства. Кроме…

Черемша в ужасе бежал.

* * *

Он ухватился за штурвал и сжал его. Руки чуть подрагивали. Инге спросила:

– Кто?

– Шамсутдинов.

– Значит, на обратном пути Саше придется открывать «фрамугу» одному. Ему будет труднее.

– Костров останется там?

– Да.

– И… и ты?

– Да.

– Ты можешь мне объяснить, что происходит?

– Попытаюсь…

Перед самолетом, на фоне звездного неба, возник огромный пылающий белым треугольник, внутри которого ветвились, словно по стеклу, серебристо-морозные древовидные узоры. Они же покрывали силуэт распятого в середине треугольника стройного, широкоплечего человека, имеющего вместо лица переплетение желтых мерцающих каракулей подобных тем, что рисовал Толедо кровью.

 «Альбатрос» проломил узорчатую пленку, с натугой пролетел сотню метров и завис с остановившимися пропеллерами в центре слабо светящегося ледяного тетраэдра. Создавалось стойкое впечатление, что вершины тетраэдра направлены не только вовне, но и внутрь. Осколки пленки, затягивавшей «фрамугу», кружились вокруг, легко проникая сквозь стенки кабины и сквозь тела людей. В тех местах, где они соприкасались с кожей, возникало на мгновение ощущение угловатого отверстия, в которое задувает холодный ветер. С противоположной стороны тела осколки вылетали спустя три-четыре секунды, причем совершенно неощутимо. Тетраэдр вращался, одновременно двигаясь навстречу, как бы наворачиваясь по мелкой резьбе на самолет.

Кружилась голова. Зверски хотелось есть.