Открытие мира

Так или иначе, гостинцев от ненастоящего питерщика они не дождались, а любопытство было удовлетворено, и ребята продолжали свое путешествие.

Перед Быковой лавкой, на лужайке, топтался Сморчок, лохматый, без трубы и кнута. Босой, в серой от грязи и дождей домотканой рубахе и таких же будничных портках - одна штанина засучена, другая опущена, - он размахивал заячьей шапкой.

- Уська-а! Ступай, подлец, в проулок! - кричал он необыкновенно громким голосом, уставясь в окна Быкова дома. - Слышишь?.. Не желаю в твоей тюрьме жить! Подавай обратно мою избу. Сволочь ты! Опоганил мою землю... Проваливай с одворины, кровопивец! Сей момент проваливай!

Он подождал, раскачиваясь, но в доме Устина Павлыча точно все вымерло.

- А-а! - взвыл Сморчок, швыряя под ноги шапку и яростно ее топча. Не хочешь? Присосалась, пи-яв-ка? Ладно. Я те петуха подпущу. Он те, травка-муравка, кукарекнет...

На качелях, возле строящейся казенки, не обращая внимания на Сморчка, забавлялись Олег Двухголовый с Тихонями. Ну, тут можно не останавливаться. Смотреть нечего, а драться еще рано. И слава богу, все-таки двое против троих - не больно выгодное дело. Признаться, не будь Катьки, Шурка прошмыгнул бы стороной, подальше от греха, а то и вовсе повернул бы обратно: есть к церкви и другая дорога - отличнейшая, прямая тропинка полем. Но Катька шла рядом, доверчиво держась за его руку, и надо было быть достойным ее розового платьица и бантиков. По всему этому Шурка отважился пройти возле самых качелей.

Он ни разу не оглянулся, хотя его так и подмывало узнать - не летит ли камень из-за угла или не догоняют ли их Двухголовый с Тихонями. Чтобы подавить постыдный страх, Шурка оживленно болтал Катьке всякую чепуху.

Когда опасность миновала, Шурка перевел дух и победоносно оглянулся.

- Знаешь, - сказал он, молодецки сплевывая, - мне смерть как хочется вернуться и угостить Двухголового! Для праздника.

- Ох, где Двухголовый, где? - живо обернулась Катька. - Смотри, и Тихони с ним! - Она воинственно тряхнула косичками. - А я и не заметила, все про сахарную куколку думала... Давай, давай поздравим их с тифинской!

Она принялась засучивать и без того короткие рукава платьица.

- Да я и один с ними справлюсь. Не стоит тебе рук марать.

- Ничего. Я страсть люблю драться.

- Я тоже страсть люблю драться... Ух, и набью же я сейчас брыластому Двухголовому! - кровожадно воскликнул Шурка, с удовольствием отмечая, какое превосходное впечатление производят его слова на невесту. - И Тихоням кровь пущу... и-и... и качели изломаю. Я очень сильный.

- И я сильная. Здорово умею царапаться и кусаться. Ну, пошли, пошли! - торопила Катька.

Шурка решительно повернул обратно к качелям, сделал несколько смелых шагов, потом остановился в раздумье.

- Знаешь что, - сказал он с опаской, - покуда мы их будем бить, пожалуй, сахарные куколки продадут... и китайских орешков нам не достанется.

Катька заколебалась.

- Их там раскупали почем зря... китайские орешки и куколки. Я видел, когда за обедней был.

- Жа-алко... - тоненько протянула Катька, с сожалением поглядывая на качели и веселящихся, ничего не подозревающих врагов. - Ну ладно, вздохнула она. - Мы потом им наподдадим. Встретим на гулянье и тогда отлупим? Эге?

- Эге, - сказал Шурка.

И вдруг почувствовал в себе чужого человека. Он сидел, этот неизвестный человек, в Шурке, в душе его, и нашептывал на ухо: "Трус... трус... трус! На отца обижаешься, а сам говоришь неправду. Ты боишься Двухголового, а перед Катькой бахвалишься. Трус!"

И ему стало так стыдно, так нехорошо, что рассыпалось его богатство, счастье, и он не знал, что ему лучше сделать: пойти на Волгу и утопиться или признаться во всем Катьке?

"И зачем тебя дернуло говорить неправду, будто хочется поколотить Олега! - возмущенно спрашивал чужой, справедливый человек, сидящий в Шурке. - Ты хотел покрасоваться перед невестой, чтобы она тебя еще больше любила. Но она и так крепко любит, три раза поцеловала, а тебе все мало. А вот узнает она, какой ты трус, и не будет любить нисколечко".

У Шурки горели уши, горели щеки, он весь горел, как в огне, как в аду, когда черти поджаривают грешников на сковороде. Лучше бы ему потерять серебряный полтинник, быть избитым до смерти Олегом, лучше бы ему умереть вот сейчас, не понарошку, а взаправду, навсегда умереть, как умер дядя Игнат, и никогда не видеть Катьки, чем говорить ей неправду...

Нет, Шурка знает, что ему надо сейчас делать.

- Я все выдумал... знаешь, про сахарную куколку и орешки. Их много, их никто не раскупит, - сказал Шурка с отчаянной прямотой. - И я немножко боялся Олега, а теперь не боюсь... Давай пойдем драться с Двухголовым и Тихонями!

"Молодец!" - погладил Шурку по голове чужой, хороший человек и пропал, не нашептывал больше ничего в уши.

Скажи Катька: "Пойдем!" - и драка состоялась бы и неизвестно чем закончилась. Но Катька затрясла косичками, и так сильно, что бантики запрыгали.

- Нет, - сказала она, не поняв, видимо, Шуркиного состояния. - Нет, это правда - куколок раскупят. И орешки и пряники раскупят. Сегодня у всех деньги есть. Айда на гулянье!