Открытие мира (Весь роман в одной книге) (СИ)

Тут можно бы и перестать спешить. Следовало, по обычаю, искупаться, отвести душеньку, благо воды поблизости вдоволь. И какой! Это тебе не отрадная яма — лужа у риг с лениво рассеившимися в ней давно жирными лопухами. Удивительно, за что прозвали ее так хорошо ребята, забыто и не вспоминается. Здесь, в Глинниках, куда ни повернись, светились зеркалами, отражая лес и небо, всамделишные озера, глубокие, чистые, нетронутые: Белое озерцо, Змеиное, Благодатное… Ну, озера не озера, назови по — другому, как хочешь, окрести хоть той же ямой, ямами, водички в них не убудет. Надобно знать, вода в Глинниках была особая, разная. Под елками она похожа на деготь, маслянистая, глухая и тяжелая, ямы тут словно без дна. Возле сосен вода рыжевато — розовая, будто настоявшаяся на бронзовой коре, легкая, в два ребячьих роста. А в травяной заросли, к Заполю, где яма корытом, мелкая, вода такая, точно ее и в помине совсем нет, различишь волоски и лапки у ныряющих букарах, видны светлое дно и темные караси, уткнувшиеся в ил тупыми мордами. Эта яма наречена Светлой.

И всегда было страсть робко лезть в лесную, загадочно — разную, неизведанную, неподвижную воду, в которой, кроме обычного, жила, таясь, может, бог знает, какая нечисть. И всегда тянуло в эту воду, непременно в еловую, черную, нагретую сверху и ледяную в глубине. Точно кто из глуби зазывал, упрашивал. Неслышно окунувшись, ребятня не плавала, не ныряла, не шумела, а осторожно — поспешно вылезала на крутой берег, цепляясь за осоку. Но стоило отдышаться, как опять неодолимо влекло, манило в дегтярную, таинственную бездну. Веселей купалось в сосново — бронзовой легкой воде. А в светлом мелком корыте поднималась такая возня и муть, что караси, спасаясь, подскакивали из воды, чтобы подышать воздухом.

Пожалуй, в Глинниках чудесно и страшно смешались воедино и Баруздин бездонный омут Гремца, и все великое царство Капарули — водяного с волжской заводиной, далеким, глубоченным, с круговоротами, фарватером, до которого еще никто из ребят не смел доплывать, и с тихими, близкими, по колено, плёсами и отмелями, — на любой вкус и выбор, кому что желательно. Кажется, не случалось, чтобы добрые молодцы, идя жарой в Заполе мимо озер и ям, не сдергивали с себя рубашек и штанов и, превозмогая непонятную жалость к себе, уступая непреклонному требованию разгоряченного бесстрашного тела, не кидались опрометью к воде и не опускались боязно — тихо в завороженную, освежающую гладь.

Нынче это не произошло. Отчего‑то всем было не до купания, все по — прежнему торопились, почти бежали, радостно чувствуя босыми подошвами горячую, убитую в камень, дорогу. В тени дорога с прохладцей, и опять‑таки по сердцу, особенно когда ступишь в колею, полную сырой глины. Друзья — приятели глядели во все вытаращенные, счастливые глаза на ямы с водой и точно купались в каждой и были этим довольны.

В нынешнее утречко все вокруг отрадное, веселит глаз и радует душу.

Радовали начавшие отрастать на кончиках сосновых веток, из недавней «кашки», яхонтовые, с голубизной, знакомо — знаменитые «пальчики — гостинцы» — хоть лакомься ими, хоть любуйся. Компания на скором ходу сделала в полной мере то и другое, успела. На смену можжевеловому холоду и горечи во рту каждого захрустело, засластило и закислило, стало смолисто — вязко. Не передашь словами, до чего вкусно и ни на что не похоже. Кто не пребовал весенних сосновых конфеток — леденцов, тому, ей — ей, грозит огромнейшая безвозвратная потеря в жизни! Граждане — товарищи, все желающие ребята и взрослые, пробуйте скорей, угощайтесь, и будете знать, что за лакомство растет весной на обыкновенных, зряшных сосенках и сосёнках, ни на что на свете не похожее. Ком, ком сюда, геноссы!

На вершинах могучих елок, почерневших от старости, ласкали взор красные, с блеском, только что родившиеся шишки — малютки. Удивительно пригожие они, пока не выросли и не позеленели, горят — мерцают огарочками рождественских свечек, тех самых, что однажды были привязаны дедами — морозами на елке нитками. Славно посшибать малюток и подарить кому‑нибудь, кто понимает в них толк. На обратном сытом пути так и придется сделать. Веселила даже обыкновенная сорока, качавшаяся на макушке ольхи. Ветер задирал сороке хвост, и она, чтобы не свалиться, управляла хвостом, как рулем, и резко трещала, давая знать всему живому в Глинниках и в Заполе, что мчит — летит беспощадная орава, берегись. И все врала, до последнего словечка, пустомеля. Яшка запустил в сороку комком грязи, и это тоже веселило.

Шурка высмотрел близко отличнейший можжевеловый хлыст, которого у него не хватало и который с некоторых пор он мечтал завести. Есть святое дельце в лесу, его нельзя сладить без грозного оружия, каковым является можжуховый прут.