Открытие себя

Стась и сам не знал толком, зачем бежит и как сможет помочь Чекану. Просто хотелось быть рядом, убедиться, что он по—прежнему жив—здоров, или хоть растормошить, отвлечь, потрясти за плечи: брось, мол, сушить голову над этим!

В университетский городок он прибежал в начале четвертого. Все окна пятиэтажного корпуса аспирантского общежития, включая и окно Бориса на первом этаже, были темны; входные двери заперты. Стасик, подходя к окну Чекана, на минуту заколебался: "Ох и обложит он меня сейчас крутым матом. Ну да ладно…" Он постоял под открытой форточкой, стараясь уловить храп или хоть дыхание спящего. Ничего не уловил. "Тихо дышит? Или укрылся с головой?.."

Коломиец негромко постучал костяшкой пальца по стеклу: та! та! та—та—та! это был старый, школьных времен условный стук их компании: два раздельных, три слитных. Прислушался — в комнате по—прежнему было тихо. Сердце Стасика заколотилось так, что теперь он едва ли услышал бы и свое дыхание. Та! Та! Та—та—та!!! — громче, резче. И снова ничего.

Тогда он забарабанил по раме кулаком, уже не по—условному.

— Борька! Борис! — Голос Коломийца сделался плачущим, паническим. Открой, Борь!..

В комнате этажом выше зажегся свет, кто—то высунулся, в окно, рявкнул сонно и хрипло:

— Чего шумишь? Пьяный?

— Чекан здесь живет, не переселили?

— Здесь. Но раз он не отзывается на твой грохот, значит, его нет. Зачем всех будить! — Окно захлопнулось.

Стасик в растерянности стоял под окном. Все внимание его сейчас сосредоточилось на окурке, лежавшем у водосточной трубы. Окурок был соблазнительно солидный, свежий. Он поднял его, достал из кармана плаща спички, закурил, затянулся со всхлипом."…Значит, его нет, — вертелось в голове. — В каком только смысле — нет?"

Докурив, стал ногой на фундаментный выступ, ухватился за раму и, вспомнив мимолетно, что недавно в сходных обстоятельствах ему доводилось уже так делать, взобрался на окно. Просунул в форточку голову, зажег спичку. Трепетный желтый огонек осветил приемник, полки с книгами, стол, два стула, неубранную измятую постель. В комнате никого не было.

Пахло серой.

…Автор сожалеет, что приходится описывать всю историю сразу, а не по частям, обрывая повествование на самых интересных местах. Не те времена: выкладывай до конца, иначе никто не примет написанное всерьез, не выручат ни образы, ни мысли… То ли дело было в прошлом веке! Вот, скажем, история Татьяны Лариной и Евг. Онегина — ну, помните, она написала ему письмо, а он приехал в их усадьбу в гости, а она испугалась и убежала в сад, а он тоже вышел в сад прогуляться. И…

…прямо перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной тени.
И, как огнем обожжена,
Остановилася она.

А далее читателю, нетерпеливо предвкушающему сцену объяснения, автор преподносит:

Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять, и отдохнуть;
Докончу после как—нибудь.

И это "после как—нибудь" растягивалось — и в силу творческой несуетности автора, и из—за слабого развития в те времена полиграфической промышленности на добрый год.

Или вот еще — это когда уже Евгений принялся ухаживать за замужней Татьяной, прикатил, улучив момент, к ней домой выяснить отношения:

…Но шпор незапный звон раздался,
И муж Татьянин показался.
И здесь героя моего
В минуту злую для него,
Читатель, мы теперь оставим
Надолго… навсегда.

Вообще вклад А. С. Пушкина в развитие детективного жанра не оценен еще по достоинству, как—то прошло это мимо критиков и литературоведов.

Неплохо бы, конечно, по примеру классика поманежить читателя годик—другой, придержав окончание этой истории, — да где там! Забудут, в кино пойдут. Так что ничего не поделаешь: сейчас будет хватающая за душу развязка с участием доблестных работников милиции.

Глава четвертая

"Карась любит, чтобы его жарили в сметане". Это знают все — кроме карасей. Их даже и не спрашивали — не только насчет сметаны, но и любят ли они поджариваться вообще.

Такова сила мнения.

К. Прутков—инженер. Мысль № 12.

Борис Чекан в это время находился неподалеку, на бульваре Двухсотпятидесятилетия Академии наук. Сидел на скамье среди молодых, выезженных два года назад кленов, липок, ив, тополей — и боролся за свою жизнь.