Открытие себя

– Здравствуйте, товарищ Самойленков, – начинает Выносов сочным, чуть дребезжащим баритоном. – Павел Федорович признался мне, что не может совладать с вашей… м-мэ! – недисциплинированностью, просил ему помочь. Я и ранее был наслышан о вашем… м-мэ! – поведении, в последнее время имею неоднократные тому подтверждения, в том числе и это вот, – он указывает полной рукой на акт, – и эту вашу, если говорить прямо, попытку свести счеты с Павлом Федоровичем. А заодно и… м-мэ! – поставить в затруднительное положение дирекцию. Я не намерен требовать от вас неуместных в данном случае объяснений – и так ясно! – (Уралов согласно кивнул.) – Но хотел бы искренне и доброжелательно – да-да, вполне доброжелательно! – предупредить вас, что это добром не кончится. Вы не в школе и не в вузе, где мы с вами… м-мэ! – панькались. Вы работаете в научном учреждении…

Ипполит Иларионович замолчал, неторопливо разминая папиросу, Уралов чиркает зажигалкой, ждет. Выносов прикуривает.

– Благодарю… И ваша обязанность, товарищ Самойленков, ваши нормы поведения вполне… м-мэ! – однозначны. В них входит как соблюдение дисциплины, выполнение заданий вышестоящих товарищей, так и согласование своих самостоятельных действий с ними, с непосредственным начальником, это не придирки, товарищ Самойленков, не индивидуальные… м-мэ! – притеснения: это… – Профессор разводит руками. – А вы пока именно такой, как это ни… м-мэ! – огорчительно для вас. Вот поработаете, проявив себя, приобретете положение, тогда сможете… м-мэ! – претендовать на крупные самостоятельные действия. А пока – рано.

Я слушаю и постепенно впадаю в отрешенность. Вводит меня в нее более всего это «м-мэ!», которое происходит оттого, что Ипполит Иларионович подыскивает слово, сначала сжимая губы, а потом резко раскрывая их. В свое время мы в порядке добровольного студенческого исследования подсчитали, что за академчас у него выскакивает от девяноста до ста двадцати «м-мэ!», мне и сейчас кажется, будто я на лекции по ТОЭ. Выносов говорит голосом опытного лектора, для которого не может быть ничего непонятного. Все действительно ясно. «Я больше не могу с ним, Ипполит Иларионович, – жалостно сказал Паша, густо на меня накапав, – воздействуйте хоть вы!» – «Хорошо, я поговорю». Вот и говорит, воздействует. Ставит меня на место. Кто знает, может, он в самом деле убежден, что выволочка пойдет мне на пользу.

…Пойдет, пойдет, больше жару! Существует такой «собачий переброс». Энергичней, Ларионыч!

– Я понимаю, что ситуация в лаборатории несколько… м-мэ! – шаткая вследствие происшедшего с автоматом ЭВМ. Дирекция изучает вопрос и в скором времени примет меры для… м-мэ! – оздоровления обстановки.

– Скорей бы, Ипполит Иларионович! – вставляет Уралов.

– Да. Но, товарищ Самойленков, Павел Федорович еще ваш начальник, и велика вероятность, что он им и останется. Так что мой добрый совет вам: не строить свои планы в расчете на то, что произойдут благоприятные для вас перемены. Возможны и иные… м-мэ! – варианты. Те именно, в частности, в которых конфликт между начальником и подчиненным, если он дезорганизует работу, решается… м-мэ! – не в пользу подчиненного. Вот я был прошлой осенью в Штатах, – поворачивается он к Паше. – Знакомился с организацией научных работ. Знаете, у американцев в фирмах очень демократичные отношения: все на «ты», зовут друг друга по имени – не сразу поймешь, кто старший, кто младший. Но вот подобных… м-мэ! – проблем взаимоотношений у них просто нет. Не согласен, не нравится – получай выходное пособие и ступай на все четыре стороны!

– Поэтому и работают результативно, – кивает Паша, – не допускают анархии.

– Вы хотите что-то сказать? – обращается Выносов ко мне.

«Мы же не в Штатах», – хочу сказать я. Но молчу, слишком уж это банально. К отрешенности прибавляется отвращение. Душа просится на просторы бытия, прочь от мелкой однозначности.

– Что ему сказать? Нечего ему сказать, Ипполит Иларионович! – Уралов смотрит на меня весело и беспощадно: «Вот теперь я тебя прижал!» – Я хочу добавить. Не только со мной он так, с ним никто работать не может. Даже лаборантка его, Кондратенко Маша, старательная такая, и та не выдержала, ушла. Так ведь было, Алексей… э-э… Евгеньевич?

Я молчу. В ушах неслышимый звон. Комната будто раздвигается туннелем в перспективу – и там что-то совсем иное. Неужели полоса? Кажется, она – долгожданная.

– Видите: даже разговаривать не желает! – явился где-то на периферии сознания Пал Федорович. – Как прикажете с ним это… сотрудничать?

Выносов – тоже уменьшающийся, расплывающийся, меняющийся в чертах – смотрит неодобрительно, жуя губами.

– Да. Трудно вам будет жить в науке с вашим… м-мэ! – характером, товарищ Самойленков.