Открытие удочки

— Что я могу сказать о себе? — начала я. — Вся моя чертова жизнь кажется мне сейчас безнадежной попыткой заткнуть рот собственной душе, вытравить ее из грязного тела паршивой выпивкой и спринцовкой с борной кислотой, которую я загоняла в себя после шокирующего воображение секса со всевозможными и одинаково низменными людьми. Мне нравился один парень, но я от него ушла, потому что он спал с моей единственной подругой, я хотела родить ребенка, но врач назначил аборт, обнаружив у меня сифилис, я никого не уважала и презирала Божий мир, искренне полагая, что он кошмарен, хотя кошмарна была я. Я читала книги и в мыслях издевалась над тем, что их герои способны испытывать какие-то чувства, кроме голода, похоти и страха, я ненавидела свою мать за то, что она мешала мне предаваться пороку и пыталась отвратить меня от него. Я трахалась со всеми подряд и не испытывала от этого ни малейшего удовольствия — побыв с мужчиной, я уходила в ванную и занималась там мастурбацией. Я мечтала встретить кого-нибудь, кто бы нашел в себе силы простить меня и полюбить, но мне попадались лишь растленные гниды, нуждавшиеся в компаньоне для похабства, в котором они видели цель и смысл своей жизни. Я не работала ни дня и без стеснения забирала деньги у своей нищей матери, я начинала пить с утра и уже не могу припомнить дня, который я бы встретила трезвой, и если сегодня я попросила тебя отпустить эту несчастную, дебильную девочку, то только потому, что испытывала к ней жалость, а не любовь, ибо никогда никого не любила. Вряд ли я изменюсь, — закончила я, — так как для этого мне нужно родиться вновь и иметь совершенно другую голову, а тот путь, на который я встала в этой сраной жизни однозначно исключает для меня возможность стать другой. Я не буду жить с мужчиной, потому что мне это неинтересно, я не смогу хранить ему верность, так как узрела истинную сущность людей, я не хочу растить ребенка, ибо знаю, что единственным чувством, которое он в конечном счете начнет испытывать ко мне, будет ненависть.

Он молчал несколько секунд, а потом сказал:

— Ты была честна со мной, Люба, но ты упорствуешь, и мне придется прикончить тебя до того, как ты совершишь нечто непоправимое, до того, как ты уничтожишь чью-нибудь душу и толкнешь на страшный грех того, кто полюбит тебя. Жди меня, — сказал он и куда-то ушел.

Я сидела на полу в странном оцепенении, а потом вскочила и побежала прочь из этого дома, от той безжалостной истины, которая открылась мне в нем. Я неслась через лес, и мне казалось, что мое сердце выдает меня своим стуком. Я была без сил, когда увидела перед собой реку, — я упала на берег и лежала, уткнувшись лицом в жирную, мокрую землю. И в этот самый момент, в тот миг, когда я думала, что спасена, мою голову с нечеловеческой силой сжали его руки, и он начал топить меня. Он смеялся над тем, что я надеялась скрыться от него, и я понимала, что с минуты на минуту умру, когда вдруг увидела, что по пропитавшейся лунным светом воде ко мне движется что-то черное и огромное. Я увидела невероятных размеров рыбу, сома или линя, которая, приплыв на мелководье, вдруг развернулась и ударила своим исполинским хвостом того, кто топил меня. Он отскочил на берег от неожиданности, а я вцепилась в плавники спасшей меня рыбы с такой силой, что, наверное, смогла бы оторвать их, и эта рыба понесла меня в реку с какой-то невероятной скоростью.

На середине Оки сом потянул меня на дно, и я, чуть не захлебнувшись, отпустила его. Не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы доплыть до берега — там я выползла на песок и мгновенно заснула. Вот, собственно, и все, — подвела итог Люба. — Наутро я приползла домой, мокрая, в песке, со следами чудовищных побоев, и никто не желал меня не то что выслушать, но даже смотреть на меня. Через несколько дней я уехала оттуда и никогда больше не интересовалась Катиной судьбой. Надеюсь, у нее все сложилось хорошо.

— Это как-то неправдоподобно, — сказал Дауд.

— Но это правда, — возразила Люба.

— А я тебе верю, — сказала моя сестра. — После того что было у меня с Лоуренсом, я ничему не удивлюсь.

Пришла очередь Дауда рассказывать свою историю. Мы разлили виски по стаканам, а Дауд лег, положив голову мне на колени, и начал: