Открытие удочки

Мы глубоко чувствовали друг друга, мы были способны уловить самые тонкие и нежные струны своих настроений — часто, приходя в студию этого никчемного, бездарного художника, который зарабатывал себе на жизнь тем, что рисовал газетные карикатуры, мы не занимались сексом, а просто разговаривали и пили вино. Мне кажется, что в определенный момент мы начали тяготиться тем, что ничего не знаем друг о друге. Все чаще он приближал разговор к тому, чтобы открыться мне, рассказать о себе все, но я останавливала его.

Чего я боялась, спрашиваю я себя сейчас? Того, что мы отвергаем «порнографическую связь» и будем жить как обыкновенные люди? Что мы многое узнаем друг о друге, что будем звонить друг другу домой и на работу, встречаться по вечерам и вместе ужинать, ругаться, а потом мириться, что в один ебаный день мы поймем, что ненавидим друг друга, и один из нас скажет: «Мы думали, что это на всю жизнь, но, к сожалению, опять ни хера не получилось»?

Скорее всего я боялась себя. Меня мучила мысль, что я расскажу ему о себе, о том, что делала и чем жила до того, как мы встретились, и он встанет и уйдет, не в силах вынести мое прошлое.

Кажется, это была пятница и была зима. Мы вышли из мастерской его друга, и он сказал:

— Может быть, мы сходим куда-нибудь? Я не хочу сегодня так с тобой расставаться.

— Почему? — спросила я.

Он погладил меня по щеке — я почувствовала, какие холодные у него пальцы, ведь в тот день он забыл дома перчатки — и сказал:

— Потому что, мне кажется, я люблю тебя и привык к тебе. Потому что мне хочется заснуть с тобой в твоей или моей постели, а не в казенной койке чьей-нибудь мастерской, которая для нас обоих не больше, чем гостиничный номер.

— У меня скоро встреча, — ответила я.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Тогда до понедельника.

— Да, — сказала я.

— Ты придешь? — спросил он.

— Да, я думаю, я приду.

У меня, конечно, не было никакой встречи — просто я не хотела разрыдаться, сидя с ним в каком-нибудь ресторане или, еще того хуже, у него дома, где каждый ебаный предмет казался бы мне знакомым, потому что принадлежал ему. В тот, следующий понедельник я опоздала на сорок минут, надеясь, что он меня не дождется и просто уйдет, но мы столкнулись у входа в кафе, и, не знаю почему, я крикнула:

— Ты хотел уйти?!

— Я думал, ты не придешь, — ответил он.

Я просто стояла и смотрела на него. Я хотела его запомнить.

Мы сели за тот же самый столик, за которым всегда сидели — справа от двери, — и, взглянув на него, я вдруг поняла, что он хочет все закончить, что он жалеет о том, что сказал мне в пятницу, когда мы стояли на дороге, около мастерской, и жестокий январский снег засыпал глаза, как песок.

— Наверное, ничего не получится, — сказала я.

Он кивнул. Он опустил глаза, и я возненавидела его за это, ведь, ебаный в рот, я любила его, я хотела жить с ним и состариться вместе, лязгать вставными челюстями, прятать от него лекарства и гулять с ним, опираясь на палки, в соседнем сквере.

— Через некоторое время мы просто возненавидим друг друга, — сказала я.

Он снова кивнул.

Я поднялась со стула и взяла свое пальто. Он помог мне одеться, и мы вышли на улицу. Он хотел посадить меня в такси, но я сказала, что припарковала свою машину недалеко отсюда.

— Значит, все? — спросил он.

— Все, — ответила я.

— Больше не будет пятницы? — Он засунул руки в карманы куртки и зачем-то отошел от меня на два шага.

— Нет, — сказала я.

Я уходила от него, обняв себя за плечи, и знала, что он смотрел мне вслед все время, пока я не скрылась за углом. Когда я села в машину, я разрыдалась — я оплакивала наше с ним несостоявшееся и уже невозможное будущее, то будущее, которое представляла себе. Слезы катились из моих глаз оттого, что мы даже не попробовали жить вместе и простить друг друга. Я поняла тогда, что у нас с ним никогда не будет общего дома, детей, разговоров по вечерам, что все закончилось в этот понедельник и мы больше никогда не увидим друг друга хотя бы потому, что даже не назвали своих имен.

— И ты никогда больше его не видела? — спросила Люба.

— Видела, — ответила я. — Я пыталась припарковать свою машину и случайно увидела, как он выходит из метро. Он поправил шарф, остановился у газетного киоска, что-то купил, а потом пошел, ссутулив плечи, и я потеряла его в толпе.

— И ты не позвала его? — снова спросила она.

— Нет, — сказала я. — Зачем? Ведь, в сущности, между нами ничего не было. Это была порнографическая связь, только ради секса… и различных его интерпретаций.

Глава 3. Good-bye, Дубай