Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей

— Э-э! И де ж то при нас богатые были! Мужик тут вольный с испокон веков — белоглинские-то да курдюковские! Ярма особо не взденешь. Были мы, ну, дареные вроде. За что — бог его. Но баре у нас — наподобь Соплякова все: на пузе — шелк, а в пузе — щелк. Избивал, случалось, а кукиш ему от мужика — и все. То овин его с петухом возьмется, то лошадям ноги посечет кто. Всяко тут мужики гибли. За лошадь-то когда одного, а когда двух мужиков в цепях уводили… Вот ить… А то в Засулях, сказывают, жил вроде Сопляког ва, а втайне — ба-а-гатый барин был! Мусе какой-то. Эт напрямки, тайгой если — день, двое на телеге. — Мусе — фамилия не наша — не то хранцуз, не то германец, заморский, в общем. Усадьбишка так себе. А как в Москве зачали вгласть брать большевики — Мусе наш богатющий, сказывают, приявился. А после слух был, что в красную-то войну полковник будто гуменский — это барин тамошний полковник был, — ну дак, сказывают, порешил он Мусю. Будто замял до смерти… Я тогда аккурат твою мать носила, ну, верой все, а иду как-то — он, полковник-то, и встренься мне в Сопляковке! Чур-чур — говорю — кто его… Ну, а тут и родила вскорости. Это до среды троицкой, если по-нонешнему… — Бабка Алена хотела отвлечься, но Никита снова решительно дернул ее за юбку.

— Куда ж полковник делся, говоришь?

— Да тут, как рожать, вскорости большевики пришли. И Соплякова и полковника — кто ж его — след простыл…

Никита опять дернул за юбку. Бабка Алена сидела на кровати. Никита и Петька на полу.

— Много ли добра было, бабушка, у Муси этого, которого полковник порешил?

— Та много!.. У-у, сказывают люди, все будто издаля: из Москвы да с Царьграда все, ни ложки тебе деревянной — золоту привез. Аж, прости господи, по малому ребячьим делом ходить — горшок золотой был. Но хоронили когда Мусю, шарили люди, сказывают — ничего не нашли…

Никита и Петька переглянулись.

Открытие становится тайной

Никита отпросился у бабки Алены заночевать в Петькиной сараюшке.

Они долго ждали, пока сядет солнце, стихнут собаки на улице и Петькина мать, еще раз проверив, как чувствует себя Ягодка, скроется в избе.

Наконец, когда уже ночь полностью вступила в свои права, Петька зажег три свечи.

Мишка предал — тем хуже для него. Тем хуже для всех. И для Светки…

Они стали возле бочки, на которой Петька укрепил три свечных огрызка, и, вытянув руки ладонями вниз, вплотную к огню, чтобы жгло, поклялись.

Текст клятвы произносил Никита: это его дело — сочинять. А Петька слово в слово повторял за ним.

Свечи ярко освещали их торжественные лица, и крошечные огоньки пламени трепетали в напряженно-суровых глазах.

— Клянусь всегда быть один за всех и все за одного.

— Клянусь не отступать ни перед какими любыми опасностями, за исключением если только надо заманить, как Наполеона — Кутузов.

— Клянусь не ныть, не сваливать на товарища свою беду, свои обязанности и все, что положено самому. А едой делиться.

— Клянусь держать в тайне все, что узнаю об этих знаках, пока уже нечего будет узнать.

— Если я нарушу эту клятву, пусть у меня отсохнет язык. А раз бога нет, пусть каждый плюнет мне три раза в лицо и, если хочет, пусть ударит по-всякому, а я не отвечу.

— Клянусь.

Потом они разогрели на свечах две стрелы, и каждый приложил к левой руке у локтевого сгиба по раскаленному наконечнику. Пахнуло жженым мясом. Отныне у них будет по три отчетливых метины на левой руке.

Мишка имел только одну такую…

Потом оба расписались в вахтенном журнале под немножко выправленным текстом той же клятвы.

Сочинял Никита хорошо, но когда сочинял на бумаге — то даже еще лучше.

Потом задули свечи и улеглись рядышком на топчане.

Гипотеза первая

Стоять перед неведомым и не попытаться как-то представить его себе — трудно.

Чтобы увязать вместе все услышанное, увиденное и угаданное ими, надо было взвесить тысячи «за» и «против», пересмотреть тысячи возможных «да» и тысячи возможных «нет».

Собственно говоря, «взвешиванием» и «пересмотром» занимался один Петька.

Из множества возможных вариантов истории самым реальным в итоге показался ему следующий.

В 19… году засулинский барин — француз Мусе, или Мусю, что в конце концов не важно, — увидел, что колчаковцев громят и что бежать с имуществом трудно, решил спрятать свои золотые горшки. Убивал его после этого полковник или не убивал — трудно сказать, но план тайника оказался у полковника. Гуменки к этому времени были взяты красным отрядом. Полковник бежал в Сопляковку. Когда же бои передвинулись к Стерле, полковник и Сопляков решили скрыться в приготовленной для этого землянке. Их обнаружили… Как-то тут оказался Проня, он увидел план, кинулся искать камень, нашел его, но сам тем временем чокнулся, как правильно решил чернобородый. Это бывает, Мишке, например, скажи все, так он с радости тут же чокнется. Землянка от времени завалилась и похоронила бар. А Проню взяли в дом сумасшедших. Теперь выпустили…

Проня мог быть, конечно, и бойцом, который нашел землянку. Но боец рассказал бы все другим бойцам…