Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба на воде, на земле и под землей (первое издание)

Потом, когда погасла вершина Черной горы, улыбки уже не появлялись на их губах. Если бы они признались друг другу, они обнаружили бы, что думают об одном и том же: о доме… Вот так всегда! Кажется, все надоело, хочется куда-то уйти, уехать, бежать… А когда уйдешь, вдруг подхлынет что-то к самому горлу, и маленьким-маленьким себя чувствуешь… Маленьким и виноватым. Ты жив, здоров, тебе хорошо. А как там, дома?.. Здоровы ли там, живы ли?..

Петька вспомнил, что мать еще два дня назад просила его приладить сорванный ветром ставень, и Петька почувствовал, как в уголках глаз его защемило, будто от пота…

Они молчали и думали каждый о своем, пока, медленная, не пришла к обоим дрема.

Тревога

Петька не мог бы сказать, отчего проснулся вдруг среди ночи. И сколько ни думал потом, не мог понять. Будто что-то толкнуло его в бок. Он разом прянул от земли, сел и уставился в темноту — туда, куда напряженно глядел неведомо когда проснувшийся Никита.

Костер тлел сбоку от Петьки — между ним и Никитой.

Все это длилось каких-нибудь несколько мгновений. Но именно в эти мгновения Петька отчетливо увидел перед собой призрак седого сумасшедшего Прони. Ни подумать ни о чем, ни сказать что-нибудь Петька не успел. Он схватил лук и выпустил стрелу в темноту — туда, где только что, буквально секунду назад, видел недвижного, будто бы растворившегося во мраке Проню.

В ответ раздался явственный вскрик. Что-то похожее на «Ук…»

Петька замер, будто окаменел, весь превращенный в зрение. Но темнота зияла перед ним, и безлюдье этой зияющей темноты казалось еще более жутким, чем только что почудившийся призрак.

Вдруг дальше той темноты, где увиделся Проня, хрустнула ветка.

Петька вздрогнул. Холодные мурашки пробежали от лопаток вниз по телу.

Краем глаза Петька видел, как сидящий на своей «постели» Никита, не оборачиваясь, чтобы нащупать хворост, взял позади себя несколько сухих веточек и, продолжая напряженно вглядываться прямо перед собой, подбросил ветки в огонь. Потом еще, еще. Петька схватил и бросил в костер желтую сосновую лапу. Огонь затрещал и сразу взвился высоко над поляной. Ночь как бы раздвинулась при этом, и Петька увидел, что там, куда он только что стрелял, никого не было. Они продолжали подбрасывать хворост. Огонь запылал широко, вольготно, и темь отступила от них. Человек не мог явиться и исчезнуть в одно мгновение. А в призраки Петька давно уже не верил…

Поблизости ни души. Они были одни в тайге, возможно, на десятки километров вокруг. Однако тревога не покидала обоих.

Только теперь Петька заметил, как оглушительно колотится его сердце.

Подняв откинутый ватник, Никита набросил его на плечи, повернулся к огню и, обхватив колени руками, стал глядеть в огонь.

А Петька некоторое время еще кустик за кустиком обшаривал взглядом поляну.

Наконец куснул пересохшую нижнюю губу.

Заметил, что Никита в продолжение этих сумбурных мгновений, переживания которых могли бы сравниться с переживаниями целых месяцев, не проронил ни слова. Хотел разозлиться. Но вспомнил, что и сам не издал ни звука, а действовал, подчиняясь каким-то случайным импульсам.

Стиснув в руке дротик, Петька тоже повернулся к костру.

Поглядели друг на друга.

В глазах Никиты никогда ничего нельзя прочесть.

— Ну… — сказал Петька чужим, изменившимся голосом. Кашлянул, чтобы восстановить его.

Никита шевельнул бровями и, опустив глаза, опять уставился в огонь.

— Померещилось… — сказал Никита. Но брови его сошлись у переносицы. А Петька знал, что, когда Никита сдвигает брови, в круглом шаре его лихорадочно заседает сразу тысяча Организаций Объединенных Наций. Петька даже представлял себе, как мельтешат и переплетаются, мешая друг другу, в голове начальника штаба идеи, будто тоненькие, с ниточку, змейки, пока наконец одной из них, самой выносливой, удастся выпутаться из общего клубка, рвануться и выскочить наружу.

Петька подбрасывал и подбрасывал хворост. Теперь они видели не только всю поляну, но и кусты за ней и пустоту между деревьями.

Снова поглядели друг на друга.

Петька хотел спросить, что померещилось Никите, но почему-то был уверен, что Никите померещилось то же самое, что и ему. Спросил:

— Ты слышал?.. — спросил опять не своим голосом, опять едва слышно.

Никита кивнул. Огляделся.

Где-то рядом ухнула сова.

Петька улыбнулся.

— Слышишь?

Мало ли звуков по тайге! Она любыми голосами: то заплачет, то засмеется вдруг.

— А потом ветка хрустнула, да? — неожиданно спросил Никита, опять шевеля своими бесцветными бровями.

Теперь кивнул Петька, чувствуя, как снова пересыхают губы. Тоже огляделся. Еще раз прошарил взглядом каждый куст.

Надо бы встать и, ради спокойствия, пройти туда, где увиделся Проня. Но оба не решались на это, и оба молчаливо понимали друг друга.

— Гляди-ка! — ошеломив Никиту, воскликнул Петька. — Светает же!

Они и не заметили, что небо, скрытое от них Змеиной горой, давно поблекло у горизонта и бледнота эта, гася звезды, растекалась все шире, шире.

Петька придвинулся ближе к огню, вздохнул глубоко-глубоко, как не вздыхал еще ни разу в жизни, потом с наслаждением выдохнул и… захохотал вдруг.