Открытое письмо его превосходительству сэру Оливеру Гарвею, послу Великобритании во Франции

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ СЭРУ ОЛИВЕРУ ГАРВЕЮ , ПОСЛУ ВЕЛИКОБРИТАНИИ ВО ФРАНЦИИ

Ваше превосходительство!

Примите прежде всего мои извинения за необычность этого письма и ту гласность, которую я ему придал. Дело в том, что обращение к вам кажется мне единственным способом выйти из затруднительного положения, в каком я оказался. К тому же факт, побудивший меня решиться на этот шаг, уже получил в Англии широкую огласку.

Лондонское издательство Дент только что прислало мне книгу, изданную под редакцией г-на и г-жи Мак-Миллан, которых я не имею чести знать, и с предисловием Рене Лалу, исключенного из Национального комитета писателей за то, что он составил и снабдил предисловием антологию, где рядом с писателями-патриотами (среди них было и мое имя), фигурирует предатель Шарль Моррас.

На этот раз перед нами антология современного французского романа, где отрывок из моего романа «Орельен» напечатан рядом с произведениями писателей, которые в дни, когда враг Англии и Франции попирал землю моей родины и сбрасывал бомбы на вашу, сотрудничали с оккупантом, превозносили его до небес, вместе с ним объявляли Англию врагом рода человеческого и были полностью согласны с комментатором Парижского радио, вещавшим ежедневно, что «Англия, как некогда Карфаген, должна быть стерта с лица земли».

Ни единым словом составители антологии не обмолвились о том, что разъединило в ту эпоху представленных здесь писателей. В комментариях к опубликованным отрывкам ничего не сказано, например, о вкладе некоторых романистов в литературу Сопротивления, обойдена молчанием и та роль, которую играли другие литераторы на службе у нацистских оккупантов.

Я не собираюсь в послании к вам перечислять всех этих Жуандо, Шардонов, Альфонсов де Шатобрианов, ни объяснять, как бесчестно было бы с моей стороны перед лицом французов — моих боевых соратников и всех тех, кто был у нас расстрелян, выслан или сожжен в топках крематория,— оставить это странное соседство без протеста. Но вы, ваше превосходительство, и так бесспорно поймете, почему я возмутился, когда в 1950 году в Лондоне мою личность, имя и творчество поставили на одну доску с личностью, именем и творчеством некоего Анри Беро, приговоренного к пожизненной каторге за предательство, того самого Беро, который еще до войны был во Франции рупором будущих нюрнбергских преступников и на страницах газеты «Гренгуар», прозванной «грязным листком», пытался восстановить французский народ против его друга — народа Великобритании.

Ваше превосходительство! Я сражался в обеих войнах плечом к плечу с солдатами вашей страны. Воспоминание об англичанах, погибших во Фландрии и Пикардии, чью память я, как и все французы, не страдающие вообще забывчивостью, почтили в прошлом году на полях минувших сражений, навсегда сохранится в моем сердце. Память о них, память о нашем братстве, родившемся в борьбе против агрессора и поработителя Франции, не позволяет мне молчать, когда в Англии (особенно в Англии!) пользуются моим именем, чтобы доказать мою мнимую солидарность с осквернителями вашей родины, сообщниками тех убийц, которые усеяли деревянными могильными крестами наши поля.

Я чувствую себя безоружным перед книгой, которую я рассматриваю как покушение на мою честь, честь француза. Я не знаю, каким путем, в какой форме можно требовать в Англии удовлетворения за эту пощечину и добиваться изъятия антологии, превращающей меня в сообщника преступлений против английского народа. Я не знаком с английскими законами.

Только к вам, мне кажется, я могу обратиться с этим протестом, потому что вы представляете здесь дружественный народ, связанный с нашим народом бесчисленными узами вместе принесенных жертв. Прошу принять во внимание чувства, которыми продиктовано это письмо, и не обмануть выраженную в нем надежду,

С глубоким уважением

Арагон.