Открытое письмо молодому человеку о науке жить. Искусство беседы

«Он постоянно лжет, – говорил о ком-то Ф., – но меня это не смущает: он смешит за столом моих гостей».

Уолпол говорил о маршале де Ришелье: «Люди смеются, еще не зная, что он скажет, и правильно делают, ибо потом они наверняка уже смеяться не будут». Острота, применимая к большинству профессиональных остряков.

Хорошие анекдоты настолько редки, что столетия передают их из рук в руки как эстафету. «Только не говорите заранее, чем там кончается!» – анекдот, который рассказывали в 1880 году про читательницу «Жизни Иисуса»; в 1925 году тот же анекдот рассказывался про зрительницу, пришедшую посмотреть «Святую Иоанну».

«Ничто так не говорит о скудости ума, как пристрастие к анекдотам». Изречение человека, плохо запоминающего анекдоты.

Анекдот хорош лишь тогда, когда он иллюстрирует только что прозвучавшую в разговоре мысль. Анекдот, рассказанный непонятно по какому поводу, оскорбителен.

Ривароль заготавливал экспромты на вечер еще утром в постели. Он записывал свои эпиграммы на карточках, вставлял в рамки зеркал и выучивал наизусть, пока брился.

«На свете было лишь трое импровизаторов, – говорил Эмиль Оливье, – Ламартин, Тьер и ваш покорный слуга. Ни один из троих не импровизировал».

Утверждают, будто среди хорошеньких женщин редко встретишь женщину остроумную. Отчего бы это? Ведь в их распоряжении всегда есть самые выдающиеся мужчины, готовые развить и отточить их ум.

Проявлять остроумие некстати – очень неостроумно.

Грубость – остроумие дураков, привычка все оспаривать – их утонченность.

В рассказе, изложенном на бумаге, чересчур пышная концовка бывает не по вкусу утонченным натурам, а вот в беседе, ибо она сродни театру, занавес нужен всегда.

Трудно придумывать идеи и легко придумывать фразы; этим объясняется успех философов.

Не надо стремиться во что бы то ни стало досказать анекдот или какую-либо историю, прерванные чьим-то появлением или уходом. Подбирать оброненные мысли – это уже не остроумие, а скупость.

О молчании

Нередко одна и та же мысль, затаившаяся и опасная, приходит в голову обоим собеседникам сразу. Каждый знает, что другой подумал о том же, но вслух об этом не говорится, и непрошеная гостья медленно отступает. Так, мелодия, взявшаяся неведомо откуда, то приблизится, то удалится, то вовсе затихнет, а музыкантов ты так и не увидел. Молчание бывает красноречивее слов.

Беседа без пауз неспособна ничего родить. Для созревания плода требуется время.

Опытную хозяйку не смущает наступающее посреди разговора молчание. Она и не думает бить тревогу. Она принимает паузу как должное и старается сделать ее приятной.

Женщина, которая страшится объяснения в любви или сцены ревности, должна любой ценой не допускать в разговоре пауз. Пока люди молчат, у них есть время принять решение; кроме того, затянувшаяся пауза позволяет резко изменить тон беседы, и это не звучит диссонансом.

То, что мужчины называют женской «болтовней», зачастую не что иное, как стыдливость.

Люди боятся молчания в той же мере, что и одиночества: и в том, и в другом им чудится призрак небытия.

Когда ее салон пустеет, ей внезапно мерещится смерть (Лакретель).

Шуман, пригласивший женщину совершить с ним прогулку на лодке и за два часа не вымолвивший ни слова, сказал ей, прощаясь: «Как славно мы сегодня понимали друг друга!»

Молодой человек может, не опасаясь показаться смешным, промолчать весь вечер при том условии, что единственная произнесенная им фраза будет неподражаема и изящна.

Баррес говорил: «Когда на каком-либо вечере я чувствую себя не в состоянии проявить свой ум, я делаю вид, что мне скучно».

Любовная дерзость должна проявляться в поступках, а не в словах. Жесты не так пугают, как речи, а молчание гарантирует чистоту отношений в интеллектуальном плане.

Есть особая прелесть в том, как два молчания, долго шагавшие в темноте параллельными тропками, вдруг одновременно выходят на свет – бок о бок друг с другом и с одной и той же фразою на устах. Так порой в концерте мощный ритм отмеряет совершенно беззвучно долгую паузу в восприятии слушателя, и он получает наслаждение от того, что музыка опять начинает звучать у него в голове в ту же самую долю секунды, что и в оркестре.