Открытые берега

Старенький, когда-то крашеный домик нашел в конце улицы. Немного постоял в полутемных сенях, отдышался, настроился «на бодрый лад», чтобы не очень огорчить Антониду. Несильно постучал. Открыла толстая, свежелицая женщина (я сразу подумал: «Ее мать»), схватила мою руку, втащила меня в дверь, приказала снять пальто и повела к столу.

Семья была в сборе: две взрослых девочки, мальчик лет четырех — говорливый, с белыми кудряшками — и Тоня. Она глянула на часы, нахмурилась, кивнула, чуть улыбнувшись, как солдату, в срок выполнившему задание.

Мать кормила борщом, рыбными котлетами с картошкой, очень легко перемещала свое тело из комнаты в кухню и обратно, успевала спрашивать, говорить. Я подумал, что вот такой толстухой будет когда-нибудь Тоня, но мне не сделалось от этого досадно, захотелось даже, чтобы к старости у меня была именно такая жена — быстрая, умелая, с молодыми, ничуть не выцветшими глазами.

Я заметил — здесь никто не боялся туберкулеза: к этому приучила, наверное, работа Антониды, и то, что ей приходилось иногда, как сегодня, приглашать домой больных.

Мать проводила нас до вокзала, вручила Тоне сумку с огородными продуктами, и мы, выждав полчаса, влезли в попутный поезд.

6

На обход пришел главный хирург.

— Добр… утр… — он сел у стола и принялся за мою историю. — Так, — говорил он, обращаясь больше к истории, чем ко мне, будто она и есть настоящий я. — Температуру мы сбили, РОЭ у нас почти в норме, пульс… аппетит… — Он полуповернулся в мою сторону. — Завтра операция. — Сказал это резко и, наверное, нарочито неожиданно: не очень ли сильно испугаюсь? И, чуть усмехнувшись, заметно мягчая, потому что я не вздрогнул, не растерялся: — Готов, значит?

Антонида стояла позади Сухломина, как и положено сестре (это мне всегда напоминало: сестры-солдаты при врачах-генералах), слегка скучала, держа карандаш на раскрытой тетрадке, чтобы записать, если понадобится, какие-либо назначения хирурга. Услышав «Готов, значит?», она, не шевельнув головы, подняла на меня глаза — чистые, свежие, — в них не было и намека на скуку. Я подумал: вот как может разниться человек внешне и внутренне, — и под ее прямым взглядом хотел также прямо ответить: «Да!», но вдруг мне показалось, что это прозвучит слишком геройски, я просто сказал:

— Что ж, надо…

— Э-э, не ответ. Не принимаю такой ответ. — Сухломин развернулся ко мне, встал. — Ну-ка, разденься, послушаю.

Он заставил меня глубоко вдыхать и выдыхать, дышать ровно, задерживать дыхание, поднимать руки; каждый раз от прикосновения стетоскопа кожа моя вздрагивала, обжигаясь неожиданностью, как от чего-то режущего; однако я все больше смирел, успокаивался (на это, видимо, и рассчитывал хирург), под конец хлопнул меня ладонью по спине.

— Молодец! Одевайся. — И, засмеявшись: — Анекдот вспомнил, пока тебя слушал. А может, правда. Кто-то рассказывал… На Севере было. Врач слушает одного каюра, говорит: не дышите. А потом тот синеет и падает в обморок. Врач пугается, приводит его в чувство, спрашивает: что с вами? Как же, отвечает каюр, сама сказала: не дышат. Оказывается, он несколько минут не дышал.

Сухломин смеется, укладывая стетоскоп в карман халата, улыбается Антонида — она, наверное, не раз уже слышала этот анекдот, — смеюсь и я за компанию: на то и анекдоты.

— Не принимаю такой ответ, — говорит Сухломии, как бы случайно вспомнив то, зачем пришел сюда. — Мне так: да или нет. Половинкиных не люблю. У меня один такой из операционной сбежал. Антониду спроси. Другой, между прочим, фронтовик, ордена имел, расплакался. Его на стол класть, а он трясется, слезами обливается.

— Наверно, не зря боятся?

— Не зря. Вот я и пришел, спрашиваю. Думаешь, мне делать больше нечего? Сегодня можешь отказаться. Еще можешь. Завтра свяжу и сам отнесу в операционную. — Сухломин вытянул свои смуглые, прочные руки, слегка покачал их, будто баюкая ребенка. — Хоть на весь санаторий реви.

Пройдя к окну, Антонида оперлась о подоконник, стала смотреть на вершины сосен, над которыми взлетали и падали два белых голубя. Она впервые повела себя так на обходе, что, пожалуй, означало: зачем долго говорить, ведь все уже решено? — но это удивило даже хирурга, который, конечно, лучше, чем я, понимал, что сестры не солдаты. Он глянул ей в спину, чуть опустил глаза, — короткий халат Антониды поднялся, видны были высокие ноги с застежками на чулках, — отвернулся, нащупывая папиросы.