Открытые берега

Тука отвернулся, чтобы не обозвать Ваську «соплей» (а это очень к нему подходило: даже в самую засушливую погоду у Васьки под носом слякоть). Лень было ругаться с самого утра, да и злость на Ваську уже прошла; главное — отвернуться, не смотреть на его конопатую рожу. Тука вспомнил Кольку Собакина — вот кому действительно достается от своей фамилии! — и совсем успокоился.

Пошел к колодцу, заглянул в темень, в глубину, подышал холодом, увидел тихую, темную воду, себя, перевернутого лицом кверху. Захотелось пить. Раскрутил ворот, достал полное, плещущее ведро, напился через край. В животе сделалось холодно, Тука вздрогнул и припомнил, как лазил в колодец звезды смотреть.

В тот день Васькин брат, семиклассник Володька, не пошел на ток зерно перелопачивать, отдых незаконный себе устроил. Влез в дыру вместе с Васькой, подразнил Космача, сорвал в огороде два зеленых помидора — один съел, другой разбил о плетень, — попросил чего-нибудь «порубать». Тука принес картошку, молоко, яйца. Володька порубал все, даже Муське не оставил. После закурил сигарету (у отца, наверное, одну украл) и сказал, что если залезть в колодец, к самой воде, то можно днем увидеть звезды. Тука не поверил, закрутил головой, и Васька тоже не поверил, но помалкивал: боялся рассердить старшего брата. Володька, презирая Туку, сплюнул через губу далеко и метко — сонному петуху в глаз, и ушел к себе домой спать. Васька с Тукой стали спорить: кому лезть в колодец? Каждому хотелось увидеть звезды, но чтобы лез другой — будто чужими глазами можно что-нибудь посмотреть. Тука первым решил согласиться: не спорить же было до самой ночи, когда и так звезды появятся. И Муська согласилась, чтобы он лез и достал ей со дна колодца маленькую звездочку — она будет сосать ее, как леденец. Еще через некоторое время совсем договорились: Тука сел в пустое ведро, и Васька, изо всех сил держа ворот, стал потихоньку опускать его вниз. Сначала было все нормально, Тука, зажмурив глаза, погружался в холод; а после у Васьки что-то сорвалось, ворот завертелся, и Тука шлепнулся в воду. Страшно перепугался, хотел утонуть, но глубины было чуть выше колен, вскочил и, наверное, сильно заорал: он плохо помнит, что там делал на дне колодца. Про звезды, конечно, позабыл. Минут через пять Туку, верхом на ведре, вытащила из колодца Васькина бабка. Вечером отец выпорол его, и всю ночь ему снились звезды — они сыпались из глаз Туки в колодец, позванивали.

Еще отхлебнув, чтобы дольше продержался в животе колодезный холод, Тука отнес ведро к куриному корыту, вылил: в такую жару всем хочется пить.

В летнем щелястом хлеве завозился, кисло захрюкал поросенок: наверное, услышал бульканье воды, захотел есть. Надо накормить. Тука снял задвижку на двери сарая, забрался в ларь, нагреб полное ведро отрубей. Каждый день он подкармливает поросенка: жалко, маленький и визжит, как ребенок. Но Тукина мать не знает об этом. Она радуется, что поросенок хорошо растет (с картофельной ботвы и прошлогоднего бурака). Интересно, что она скажет, когда заглянет в пустой ларь? Про это лучше не думать: портится хорошее настроение, и даже не хочется смотреть, как поросенок быстренько поедает вкусную кашу, словно понимает, что она ворованная.

Солнце было уже высоко — над рыжим холмом, над тополями за речкой, сильно раскалилось, напекло холм, и от него струился к небу жар; напекло голову Туки — аж больно было глазам, — он пошел в дом поискать кепку. В сенях услышал: потихоньку хнычет, взревывает Муська. Она только проснулась, пробует голос. Она всегда так: пока одна, громко не ревет. Но стоит подойти, и у нее широко раскрывается рот, будто она галчонок и ей надо бросить в рот червяка.

Тука хорошо изучил свою сестренку, знает к ней много разных подходов. Главное, не надо с Муськой по-серьезному, командовать тоже нельзя: она не солдат, она маленькая девчонка, очень похожая на куклу-голыша.

У порога Тука поднялся на цыпочки, чуть пригнулся, улыбаясь и ласково щурясь, проковылял к Муськиной кровати.

— Наша Мусенька проснулась, наша лапочка! — заговорил он тоненько и угодливо (так, ему казалось, всегда говорит с ней мать). — А мы не знали, ходим, работаем, а наша Мусенька проснулась. Вот мы какие плохие!

На другие разные нежные слова, которых у матери было много и которых она не жалела для любимой дочки, у Туки не хватило голоса, и он, быстренько схватив вчерашнее испачканное платье, накинул его Муське на голову. Она затихла, «переваривая» Тукины слова, дала надеть на себя платье, даже помогла чуть-чуть, а после уставилась на Туку такими большими глазами, будто им не терпелось выкатиться и разбиться на полу. Муське, наверное, еще хотелось маминых ласковых слов.