Открытые берега

«Глазастый» попятился немного, будто для разбега, и, напрягшись, вытянул вперед розовую оскаленную пасть. Владыка налетел страшно, всей тяжестью, сшиб врага. Сцепившись, вырывая клыками клочья шерсти, полосуя кожу, они покатились по скользкому, утоптанному и напитанному жиром песку.

Иван Никифорович встал, прислушался — глухие удары, вздохи, хриплый рык доносились снизу. Чувствуя, как мелкая дрожь, не то от сырости, не то от волнения, зябко схватывает грудь, он повернулся и, не оглядываясь, пошел к домикам.

Утром солнце вышло из воды и тумана так же спокойно, равнодушно, как и в другие дни. Хозяин поднялся на плато, оглядел лежбище.

На плоском камне в полосе прибоя лежал молодой глазастый секач. Его голова была гордо и властно вскинута, он часто, сильно ревел, еще не остыв от ночного боя; на крутой шее его, выпуклой груди и спине алели кровавые, как сабельные удары, раны. Гарем, покорный ему, широко лежал у воды.

Владыки не было. Побежденный, он ушел в море, чтобы уже никогда не вернуться.

Наступила осень. Кайры столкнули со скал своих толстых птенцов, научили их плавать, ловить рыбу и шумно откочевали на юг, в теплые страны. Котики успокоились, жили теперь одним огромным стадом. Секачи перестали драться. Истощенные, они надолго уходили в море — кормились. И только разжиревшие за лето холостяки изредка нападали на отбившихся самок, по их возмущенно окружали другие самки, грызли, прогоняли на «холостяцкий пляж». Черные котики превратились в сеголеток — серых котиков, остроносых, с яркими желтыми полосами у глаз; издали они были похожи на желторотых птенцов.

Стыл воздух над морем, остывали камни острова. Небо то густело, и из его тьмы прямыми струями проливался дождь, то будто разжижалось, и между тучами проглядывала мутная синь.

Рабочие уехали, оставив на заборах потрепанную одежду, ворох раковин и рыбьих костей под навесом кухни, крепкий табачный запах мужского жилья в домиках. Одинокие вялые муравьи ползали по затихшим половицам, на подоконниках, и от этого пустыннее, нескончаемее шумели волны.

Хозяин все так же медленно и озабоченно обходил остров, щурил на ветер глаза, подправлял, подлаживал свой деревянный городок к зиме. В тихие дни он садился на валун у обрыва, смотрел на лежбище. Стадо готовилось к трудному походу на юг. Секачи и самки лениво дремали на прохладном песке, а сеголетки привыкали к воде, ныряли, купались у берега.

Скоро, совсем скоро чуткие ноздри зверей уловят зябкое дыхание льда, и они начнут беспокойно реветь, прощаясь с островом. Сначала уйдут секачи, потом самки и сеголетки. В теплом море они снова соберутся в одно стадо и всю зиму будут плавать, гоняться за рыбой, лежать на воде. Они не выйдут на чужой берег, даже на отмель, пока не вернутся к своему, родному острову — для любви, рождения и умирания.

Какая сила влекла их сюда? Как они находили путь к этим одиноким, холодным камням посреди океана?..

Хозяин уехал последним.

Островок-риф исчез до весны под снегом и льдом.

Мыс Раманон

Стелла Ивановна сказала:

— Ребята, напишите сочинение. Расскажите, как вы провели лето, что видели, где жили.

Она села и раскрыла книжку, но читать раздумала. Вырвала из тетради листок, стала рисовать. Она всегда что-нибудь рисовала: чаек, деревья, горы…

Петька Трушин смотрел на ее черные опущенные ресницы, розовые губы, щурился маленькому солнцу на ее золотых часах и думал. Думал, что очень красивая досталась пятиклассникам учительница, пожалуй, такая же, как жена у капитана с «Оскола», только та в голубых брючках ходит и папиросу курит…

И звать Стелла Ивановна. Что такое Стелла? Наверное, очень красивое что-нибудь. Потом думал Петька о сочинении, и когда понемногу забыл об учительнице, начал писать.