Открытым текстом

А здесь, у стены, по-прежнему, как в омуте… Нет, не в омуте, а в переполненном вагоне… Ночь, но мало кто спит… Поезд, судорожно подрагивая вагонами, тащится к фронту. Все ждут, что вот-вот сквозь привычный перестук нахлынет давящий гул самолетов… Или это она одна не спит, упершись коленями в чьи-то каменные колени, положив руку на чью-то вздрагивающую в такт вагонам спину, и ей кажется, что не спит весь вагон… Когда поезд притормаживает, ее шеи касается лямка подвешенного вещевого мешка — она как маятник, но только отсчитывает не время, а путь… Хоть бы кто слово сказал, хоть бы кто кашлянул… И нечем дышать, совсем нечем дышать…

Наталья Петровна открыла глаза, словно после предзакатного одуряющего сна, и посмотрела на тополь. Дерево поникло, бессильно свесив тяжелые пыльные листья…

В двухэтажной школе на окраине города обживалась разбитая за проливом часть. Люди в рваных окровавленных гимнастерках бродили по коридорам, тупо разглядывая девчонок, прибывших с радиокурсов. Девчонки старались не показываться в коридорах. С первого дня лейтенант Ремезов загнал их наверх, в угловой класс, и они продолжали осваивать аппаратуру.

Вместо разбитых и брошенных при отступлении машин в ограде школы стали появляться новые, с еще не облупившейся краской и целыми стеклами.

— Нет, вы посмотрите, посмотрите! — Верочка залезла коленями на подоконник. — Нашу машину пригнали!

— Все они здесь наши, — Зинка достала из нагрудного кармана огрызок сухаря. — Гробы на колесах…

— Опять ты, Верочка, ерунду городишь, — Наташа щелкнула тумблером и метнула в Зинку карандаш; он отскочил от Зинкиной спины и покатился по залитому солнцем полу к дверям.

— Стал бы лейтенант крутиться у чужой машины — вон, и шоферу что-то выговаривает…

— Интересненько, — Наташа вылезла из-за стола и подошла к соседнему окну. Внизу размашисто цвела сирень. Лейтенант Ремезов стоял на подножке. Машина задним колесом раздавила куст сирени — он торчал из-под шины застывшими фиолетовыми брызгами.

— Замаринуют нас в этой коробочке, — Зинка дохнула в затылок Наташе. — И никуда не денетесь… Окошко, и то зарешечено, чтобы не сбежали…

— Ноешь-ноешь, как зубная боль! — Верочка спрыгнула со своего подоконника. — По-моему, очень даже приличная будочка, вместительная; вот еще бы ее покрасить в нормальный цвет…

Кто-то бухнул в дверь класса. Девчонки бросились к столам, застыли.

Дверь с треском распахнулась, и, прихрамывая, вошел майор. Склонив к плечу забинтованную голову, уставился ошалелыми глазами на доску, исписанную мелом, и вдруг, дергаясь всем телом, начал длинно и связно материться.

Девчонки стояли навытяжку, а он смотрел только на доску и лишь замолкал на мгновение, чтобы набрать побольше воздуха и вновь нести по матушке.

Он затих внезапно, помотал головой, вцепился пальцами в небритые щеки и, пригнувшись метнулся к коридор, волоча ногу. В открытую дверь было слышно, как он уходит, припрыгивая, а потом с лестницы снова донесся его зычный голос.

— Господи, лучше сразу, чем так мучиться, — Зинка пересекла комнату, стала закрывать дверь. Одна из створок никак не вставала на место.

— Говорят, отходят со временем, — Наташа села за стол, щелкнула тумблером, взяла наушники.

Зинка стояла у двери. В ее руке чернел сухарь.

Наталья Петровна увидела, что особа в черных очках забеспокоилась, закрутилась. В очереди началось движение. Подвалил народ.

Как бы путаница не началась…

Наталья Петровна вернулась в очередь. Особа улыбнулась ей как родной.

— Почему люди такие бессовестные? Вот мы с вами героически стоим, а они назанимались и ушли… Гуляют себе и над нами впридачу насмехаются. Мое бы право, так я бы обратно в очередь никого не пустила.

— Пожалуйста, пройдитесь, если вам невмоготу.

— Да разве дело в этом — обидно до глубины души, ведь такие бессовестные…

Наталье Петровне вдруг показалось, что из-за тополя выглянул зять. Такая же рубаха, такие же усы. Хотя, этот ростом повыше.

Когда, наконец, Костика привезли из роддома, зять недели две не возобновлял разговора о войне. Старательно жулькал пеленки, грел укропную воду. Но однажды вдруг ни с того ни с сего спросил.

— Теща, вы не страдаете хронической бессонницей? — зять облил соску кипятком. — Теперь я, кажется, понял, почему вы не пользуетесь удостоверением. Ведь правда, есть чем терзаться? Хотя бы взять службу. Ваш постоянный, неусыпный контроль за своими. Конечно, вы помогали, когда терялась связь, пресекали открытые тексты, но в то же время поставляли записанные цифирки в Особый отдел, а из-за этих цифирок людей под трибунал отдавали… Время-то было суровое…

Она ему на ответила, да и не смогла бы ответить, если бы даже захотела. Она просто ушла из кухни. А зять больше не заговаривал о тех днях — и вот, совсем недавно, когда ушел в отпуск, вдруг снова завелся…

Вечером, когда девчонки уже лежали на узких кроватях, в комнату вошел лейтенант Ремезов. Не зажигая света, он подхватил стоящую у дверей табуретку, сел и, наверно, как обычно, наклонился вперед.