Открывая глаза

– Джон, ну… ну ладно! Я не хотела этого говорить! Вот что я думаю. Все прошедшие революции были результатом многолетних страданий населения, и любая власть, свергнутая простым народом со своих мест, вполне этого заслужила. Ни в наше время, ни когда-либо раньше, ни в какой стране, не делалось ничего для людей и ради людей. Я очень много видела людского горя за свою жизнь; видела, как люди кладут жизнь ради того, чтобы раз в неделю их дети могли досыта поесть, видела неимоверный труд крестьян, которых ни во что не ставили, но всегда считали, чуть ли не святыми, так много образов взято с этих работяг для восхваления их труда, видела, как за неправильные слова людей отправляли на каторгу. Джон, но я бы никогда не променяла то, что успела понять и увидеть, на жизнь пустую и спокойную. И…и, ты знаешь, как меня восхищают люди борьбы! Само существование говорит им – «Боритесь или умрете», и они, не разгибая плеч, идут вперед и берут свое – хорошо ли, плохо, может у них не выходит что-то, но они постоянно в борьбе! Они всегда что-то хотят поменять, чтобы жизнь вокруг соответствовала бы их желаниям! И желания эти простираются далеко за пределы собственных интересов. Но я вижу, твое лицо скоро совсем сделается неузнаваемым, поэтому я замолчу.

Бигелоу стоял, как контуженный! Никогда в жизни, ни от одной представительницы слабого пола он не слышал таких слов. Рот его то и дело открывался и закрывался, лицо перекосилось, а глаза были полны удивления и страха.

– Джон, приди, наконец, в себя. Я знаю, как тебе трудно воспринимать подобные слова от девушки, но ты ведь сам подвел к этому разговору. В общем, ладно, хватит говорить сравнениями, ты знаешь, чего я хочу достичь в газете и понимаешь, что это абсолютно нормально и справедливо с моей стороны.

– Надеюсь, ты не думаешь устроить покушения на Бьюкенена, хотя бы он этого и заслуживал, – отшучивался мужчина, немного придя в себя. Однако слова давались Бигелоу с трудом и по всему было понятно, что речь Ханны не скоро еще оставит его. – Я бы посоветовал тебе… Ты подумай только… Ааа, кому я это говорю… Вообще, я зашел, чтобы сказать, что тебя позвал к себе Хендерсон.

Для Ханны эти слова были роковыми, по крайней мере, она сама так считала, надеясь, что её мольбы услышаны, что о ней, наконец, узнал главный редактор, что он даст ей нормальную работу; Гудвин, чуть ли не вприпрыжку, побежала к начальнику. Но зайдя к нему в кабинет, эйфория девушки мгновенно улетучилась.

– И чтобы через час духу твоего не было в газете! – завопил толстый мужчина вслед уходящему молодому человеку. Парень даже не подумал обернуться, лишь сильнее, чем хотел, хлопнул дверью. Мужчина вытер рукой пот со лба и зло уставился на стоящую перед ним девушку, желавшую как можно быстрее последовать примеру своего предшественника и оставить толстого мужчину наедине с собой. Тем более, что долго находиться в его кабинете не было сил. Нагретая солнцем комната так редко проветривалась, что пропахла потом мужчины, резко перебивая все другие запахи. Светло-серый костюм его был расстегнут, и мятая рубашка порой, когда мужчина двигался, открывала часть его обрюзгшего живота – это было отвратительное зрелище. Ханна не могла на это смотреть и, желая закрыть чем-нибудь нос, чувствуя, каким соленым затхлым воздухом она дышит, надеялась, что их разговор будет не долгим.

– Я именно такой тебя и представлял! – немного успокоившись, заявил главный редактор, тыча в сторону Ханны сложенной газетой. – Ты выглядишь… – он замялся на секунду, подбирая слова, – нагло и распущенно. Эти брюки не тебе… Женщина не должна показывать свои ноги, если она считает себя приличной женщиной.

Ханне очень хотелось ответить что-нибудь про настоящего мужчину, от которого так не пахнет, который следит за собой и не выглядит, как боров, но она промолчала, зная, что тогда вылетела бы вон, как из офиса, так и с работы. Меньше всего Ханна заботилась о том, как она должна выглядеть перед другими мужчинами, и одевалась всегда так, как хотела и могла. Её высокий рост и стройная фигура, вкупе с очень красивыми, нежными чертами лица, во многих мужчинах рождали те чувства и желания, о которых не принято говорить открыто, и если бы Ханна умела кокетничать, то давно бы снискала славу покорительницы мужских сердец. Но меньше всего она любила выставлять свою внешность на показ, видя в этом лишь глупость и отсутствие собственного уважения, поэтому никогда не придавала какого-либо значения подобным упрекам.

– Ты знаешь, зачем я тебя хотел видеть? – с чувством превосходства спросил редактор.

– Наверно, чтобы дать мне более серьезную работу, – с легкой иронией ответила Ханна.

– Что? – Хендерсон резко поднялся со стула, но тут же сел на него, и зло заговорил: – Тебя взяли в одну из лучших газет, Бигелоу даже разрешил тебе вести собственную колонку, хотя я ему этого не позволял делать и если бы не его опыт… – Хендерсон не закончил, закашлявшись. Через некоторое время он продолжил осипшим голосом: