Открывая сознание заново

Я была знакома с Грязновым всю свою профессиональную жизнь, теперь уже и не вспомню, как именно произошло наше знакомство. Он был на курс старше меня. Когда мы заканчивали факультет, Грязнов уже стал преподавателем кафедры, хотя и был всего на год взрослее нас. Вспоминаю его в те годы: небольшого роста, с нежным, присущим только рыжим румянцем, аккуратный, очень серьезный. Коротко подстриженный рыжий “ежик” придавал ему весьма академический вид. Только сейчас начинаю понимать, что, возможно, он стеснялся, чувствовал себя неуверенно, будучи таким молодым преподавателем среди студентов, которые оказывались практически его ровесниками. Наверное, с тех пор я и знаю его, хотя он, по-видимому, обратил внимание на факт моего существования гораздо позже. Тогда же определилось в моем отношении к нему что-то такое, что сохранилось на всю жизнь: он — “на курс старше”.

Так распорядилась судьба, что в дальнейшем мы с Сашей как бы “шли по одному следу”: мы оба занимались Витгенштейном. Сашина книга “Эволюция философских взглядов Л.Витгенштейна” вышла в 1985 г., а моя книга, в которой речь шла о Витгенштейне — в 1988 г. Так что он по-прежнему оставался “на курс старше”. На почве нашего с ним стойкого витгенштейнианства мы контактировали в ИНИОНе, где Грязнов писал очень квалифицированные рефераты и обзоры, в “Витгенштейновском обществе”, которое пытались создавать в первые постсоветские годы, встречались на конференциях и круглых столах. Однако эти контакты были внешним отражением более тесного переплетения наших интеллектуальных биографий, ибо через этого кембриджского австрийца мы оказывались как бы “свойственниками”.

Последнее слово я поставила в кавычки, потому что оно, конечно, употреблено в переносном смысле, — но, может быть, и не вполне переносном. Текст Витгенштейна создает столь сильное и жесткое энергетическое излучение, что все попадающие в его силовое поле получают особый, и, насколько я могу судить, подчас близкий, опыт, — попадают под его власть. Впрочем, Сашу никак нельзя было назвать “фанатом” Витгенштейна. Подобное слово к нему совершенно не подходит. Самый стиль Грязнова не допускает этого.

Однако, в то же время, невозможно относиться к идеям Витгенштейна только как к предмету академического историко-философского исследования — из-за этого самого “сильного и жесткого энергетического излучения”, которое не позволяет любому, кто к нему приблизится, говорить и делать некоторые вещи, и заставляет думать о том, что не приходило в голову раньше.

Саша Грязнов в своих работах о Витгенштейне сумел совместить и строгий академизм историко-философских исследований, и внутреннее движение навстречу витгенштейновской мысли. С его именем связана новая страница в исследованиях этого загадочного мыслителя в нашей стране. Он впервые привлек внимание к “венскому”контексту мысли Витгенштейна и связал его с традициями “континентальной“, а не только англосаксонской философии. Не думайте, что это — некий частный вопрос в исследовании источников и влияний. Дело в том, что обращение к культурному контексту в мировом витгенштейноведении фактически сыграло роль маркера, указывающего на переосмысление роли и значения этой центральной фигуры аналитического движения. Фактически, тем самым исследователи отделили Витгенштейна от его эмпиристски ориентированных предшественников и позитивистски ориентированных последователей и увидели в его наследии трансцендентальное измерение, которое удается артикулировать, связав этого мыслителя с традициями кантовскои мысли и этическими исканиями венских мыслителей той эпохи. Витгенштейн размышлял над проблемами трансцендентальной и эмпирической субъективности и их связи с миром. Но эти вопросы представлялись ему безнадежно запутанными, и потому он стал разрабатывать особые методы анализа языковых выражений. Саша был первым, кто стал говорить об этом у нас. Впрочем, дело не в том, что “стал говорить”. Донес всю глубину этого в аутентичном переживании и показал в строе своих суждений.

Мы с ним читали работы друг друга, слушали выступления и доклады. Хотя, в то же время, мало разговаривали на такие темы. Но я всегда знала, что есть человек, который прочитает и поймет то, что я пыталась сказать. И это было очень важно для меня. Он, так сказать, “благословия”мою первую публикацию, в которой я взяла на себя смелость писать о Витгенштейне. Я чувствовала себя еще довольно неуверенно, но Саша тогда одобрил мою интерпретацию витгенштейновской философии математики, и этим приободрил меня и придал мне сил. Помню, как меня поразила в том разговоре — одном из немногих разговоров об этом мыслителе, которые у нас с ним были — Сашина скромность в оценке собственных заслуг.