«Открывать здесь!»

Чтобы занять себя чем-то, он достает из ящика стола склянку с чернилами, пипетку и начинает добавлять чернила в авторучки, но они и без того полны. Тогда он вынимает из кармана ножик и чинит карандаши — один, другой, скоблит графитные стерженьки, которые и без того тонки, как иглы… Ничего этого делать не нужно, но он делает — просто так, потому что не может начать писать.

Чуть слышно тикают ручные часы. Он берет их, разглядывает, подносит к уху и снова кладет на место.

Пепельницы на столе нет…

Почему же все-таки не пишется?

Перед ним лежит незаконченный предпраздничный очерк. Перечитав его, Игнат Александрович убеждается, что и заканчивать его не стоит: все очень плохо, выспренно, фальшиво. Но и новое ничего не идет на ум.

Художник, прежде чем изобразить натуру, должен увидеть ее контуры, вообразить на белом поле ее живые очертания. Еще не прикоснется карандаш к бумаге, а из ватманской глубины листа для внутреннего зрения художника должен проступить весь рисунок как бы в готовом виде, иначе не будет ни достоверности, ни одухотворенности в нем.

Точно так же и для Игната Александровича необходимо, прежде чем начать писать, представить себе хотя бы приблизительно то, о чем он хочет рассказать людям, ощутить реальность припомнившегося или воображаемого события, и поверить в него, и услышать его своим внутренним слухом.

Без этого не стоит приступать к работе. Без этого не будет правды.

Игнат Александрович часами сидит за столом, пытается сосредоточиться и не может. Воображение ничего не подсказывает ему. Воображение безмолвствует, бездействует, нет его совсем.

Раньше бесконечные видения возникали из клубов табачного дыма — так Игнату Александровичу казалось. Бывало, Ольга Сергеевна посылала в кабинет Мишу узнать, что делает папа. Миша заглядывал в кабинет, возвращался и докладывал: «Папа курит!» А папа работал. Работал азартно, удачливо, с любовью.

Теперь на столе его нет пепельницы, в комнате не пахнет дымом. И курить ему не хочется, он только что принял две таблетки никобревина. Но и работа не идет.

«Вот она страшная сила условного рефлекса, — думает он, вспоминая поучения врачей. — Но ведь курение — только условный рефлекс и его легко преодолеть, изгнать. Курение — привычка чисто механическая. В организме курильщика не появляется неодолимой потребности в никотине, как в организме пьяницы потребность в алкоголе. Значит, можно одну механическую привычку заменить другой механической привычкой, и все пойдет по-старому. Многих, например, выручают четки…»

Игнат Александрович достает из ящика стола янтарные бусы на шерстяном шнуре, которые подсунула ему жена, и начинает перебирать их. Сначала передвигает по одному зерну, потом по два, все быстрее и быстрее… Считает: «Пара, две, три…» Янтарные зерна цветом похожи на капсулы никобревина. «Пятнадцать пар, шестнадцать пар… двадцать… двадцать пять… Значит, всего пятьдесят бусинок. Пятьдесят капсул никобревина…»

Не помогает!

Может быть, лучше прожить на несколько лет меньше, зато сделать что-нибудь?.. Э, кого я обманываю?!

Он бросает четки в ящик стола и достает коробку скрепок. Берет в руки одну скрепку, разгибает ее, потом сгибает, стараясь придать ей прежнюю форму. Скрепка быстро ломается. Тогда он берет их несколько штук, нанизывает одна на другую, цепочкой. Получается опять что-то вроде четок.

В голове уже совсем ничего нет… После этого Игнат Александрович сует целую щепоть скрепок в рот и начинает жевать их, жевать, жевать. Во рту появляется вкус металла. «Можно и к этому привыкнуть, — думает он. — Будто гвозди пережевываю!» И вдруг в голове его складывается потрясающая по своей нелепости стихотворная строка: «Гвозди бы делать из этих скрепок!..»

— Наконец-то, пошло! — смеется он над собой и выплевывает скрепки в корзину.

Не пишется!..

Странное это состояние: пишется, не пишется… Никогда нельзя знать заранее, что заставит тебя сидеть за столом день, два, десять, без перерыва и упоенно, самозабвенно, отмахиваясь от всего постороннего, сочинять, писать. Откуда приходит это, какие причины вызывают необходимую для работы проясненность души, согласованную сосредоточенность мыслей и чувств? Материал? Доскональное знакомство с ним, близость к нему? А что это такое — вдохновение? Может быть, это оно и есть, оно и дает о себе знать?

Игнат Александрович берет блокнот, перелистывает его, перечитывает записи недавней поездки. Записей много… Может быть, что-то вдруг оживет, разволнует, разбередит душу?