Открыватели

Вернулись в поселок, на базу экспедиции, поздно, по глубокому снегу. Смотрим, по экспедиции Рыжий ходит — борода до пупа, грива на плечах, на правую ногу чуток припадает. Думаю — мерещится мне, что ли.

— Гляди, ребята, Рыжий! Эй, Рыжий!

— Здорово, Гришка! — и хохочет, рот свой до ушей, как налим, раскрывает.

— Как ты здесь? Живой ты или мертвый?!

— Пощупайте! — отвечает. — Узнать захотел — бросают ли, нет, в геологии людей. Проверить решил! — смеется, сволочь рыжая, прямо аж трясет его. — Скушно мне стало… да! Как пошли, значит, фауну искать, взял в рюкзак продукты, молоток для защиты от зверей и ушел напрямки. Я человек гордый, больше всего волю ценю, так-то! Только плутал маленько, к охотникам вышел, а те вывели к мансийским рыбакам. Так и добирался от рыбаков к оленеводам.

— Так! — говорим. — Так, гад! Получай аванец, — и набили ему морду.

Вот какая фауна обитает в теплых и холодных человеческих слоях. Живая, горячая, дышит она, а считай уже — фауна. Ой и мно-о-го такой еще швали — тронь ее, а она каменная, слепая, из далеких геологических времен.

А я вернулся… Вернулся, хоть Антонина меня и не ждала, а Григорий Григорьич дичится. Потихоньку привыкает ко мне Антонина, но стена между нами еще крепкая, и я не лезу напролом. Все стало другим, а до этого казалось мне, что грязен мир и темен. А сам что делал — колесил по свету, денег искал да фарту. Работал, гулял, дрался и ведь считал то за свободу… Алексей Иваныч говорил мне на прощанье: «Не проси за себя слишком дорого, лучше тебя никто цены не знает».

А Григорь Григорьич, вот он, подбегает:

— Папка, да выходь ты скорей. Постой с клюшкой в воротах… Дадим дрозда этим устрицам! Держись, брахиподы!!!

Черт возьми, крепко он запомнил эти мои фауны. А ведь третий класс всего-то…

Гости

Иногда у нас бывают гости.

Первым заявился пес, утерявший породу и хозяина. Сирота такая, с расцарапанной мордой и прищуренными глазками. Над костром варился олень. Запах мяса заарканил пса и притащил волоком из-под хребта Минисей через гулкую речку Сэбэта.

Всем показалось, что пес поздоровался. Он внимательно поочередно всмотрелся в каждого, кивнул и, не дойдя до костра пяти шагов, остановился — неприступный и гордый.

Швырнул ему Еремин кость. Обгрыз пес мясо, пососал, почмокал и вновь приблизился — наверное, поблагодарить.

— Битте! — ответил ему Еремин.

В желтеньких глазках пса затаился юмор и цинизм бродяги, от него тащило дымами костров, тюленьим жиром; ветер дальних странствий вздыбил загривок, а из рыжих неприлизанных бакенбард торчали высохшие травинки. Не умывался, поди, сегодня — до чего жрать захотел.

— Президент Байдараты?! — поразился Еремин. — Иди-ка сюда, Бродяга! Садись рядом.

Бродяга кивнул — это точно его имя, обнюхал руки начальника и покойно улегся у его ног — огромная мохнатая псина не известной никому породы, без роду и без племени.

Гудит в ущелье река Кара, прокусывает черноту графитистых сланцев. Белая сова бесшумно кружит над палатками, оберегая прозрачную ночь. Оборванный клочкастый песец в притихшей полночи тявкнул из-за кочки на пожелтевшее солнце, прихрамывая, шмыгнул к костру и загремел, вылизывая банки. От сгущенки у него помутилось в голове, он обнаглел и потащил от костра тайменью голову. Бродяга пугнул его, бросился в погоню и отнял голову. Законную добычу пес пожирал с наслаждением, хрустел и сладострастно постанывал. Зубы Бродяги поистерлись, но он вроде бы не унывал над банкой молока.

— Диету соблюдает! — объясняет всем Еремин. — Вор-вегетарианец!

— А с кого брать?! — не унимается, переживает завхоз. — С кого вычитать по ведомости за эту псину?

Бродяга не ловил мышей, не гонялся за песцами, но выпугивал из кустов куропаток. «Бей же! — умолял его взгляд, медовый и азартный, и дрожала морда в яичной скорлупе. — Бей же!»

После завтрака он медленно, повесив хвост, волокся за Ереминым в маршрут, а поздно вечером мчался к ужину, сбивая с ног начальника. Он понимал все, что говорил ему Еремин, — кивал, соглашался, но делал все по-своему.

Потом в гости пришли «башкирцы» — молодые парни из соседней экспедиции. Они появились в горах на полмесяца позже нас, каким-то образом ухитрились зарости щетинами до бровей и ходили враскачку, как матросы в иностранном порту. Башкирцы в тундре впервые, все в кованых геологических сапогах, что одевают пижоны в кино или юбиляры на банкет в семидесятилетие. Ноги себе сбили и осторожно, на ощупь, ступают по кочкам, и мотает их, как балерин на бенефисе. Но по-бывалому помалкивают да посасывают из трубок табачок.