Открыватели

— Предков не помню, — грустно протянул Еремин. — Деда еще помню, а бабку — как во сне. Знаю, что дед с Хопра, а бабка с Валдая. И все. Конечно, о них я чего-то знаю, но прадеда представить не могу. Ведь мужики геральдических записей не вели…

— Во-от! — возрадовался Федяка. — Мужикам, трудягам, это ни к чему… Они на себя надеялись, свою ношу ни на кого не перекладывали.

— Геральдических книг не вели, — прервал его начальник, — но в своем селе и окрест знали всех путных мужиков, знали, кто есть кто, из какой он породы…

— Видал?! — приподнял палец очкастый.

— Девушку старались отдать замуж в крепкую семью, — продолжал Еремин. — Трудолюбивую… с крепким корнем.

— Так! Так! — поддакнул Илья.

— Дружную… Верную… наверное, это и есть порода, — закончил начальник.

— Ладно! — согласился Федяка. — Я человек неизвестных кровей, но хочу выяснить — вот ты, Илья, лесной человек, предков манси своих — помнишь?

— Я-то — помню! — сурово, с глубоким достоинством, ответил манси. — Как не помнить предков? Это забыть себя… — Илья говорил тихо, как говорят о сокровенном, и не потому, что ему хотелось поведать о том, нет. Его принуждал к тому чем-то взбаламученный изнутри крупный, тяжелый парень, который огнем раздирал камни, раскурочивал землю, к которой он, Илья, испытывал незатухающую сыновью привязанность и любовь. Его земля — холодная, промерзшая, каменистая, в оголенных скалах, в задумчивых кедрачах, в ягельных пастбищах — самое дорогое, что он имеет, с чем уже не расстанется… — Если я забуду предков, я останусь без помощи… Как я дышать буду? Как я спать стану? Разве во мне останется кровь? Разве во мне не сотлеет память? Нет, ничего во мне не станет — ни тени, ни дыхания.

— Ты… ты в какое время живешь? — растерялся взрывник. — Ты в какое время живешь-обитаешь? — заметался Федяка, и видно было, что спрашивал он не у Ильи, не у друзей-приятелей, а прежде всего у себя. Где, в какое время он обитает, почему вдруг сейчас, на скалистом острове никому не известной Девичьей Реки, он задумался о себе? Почему он задумался здесь, а не раньше, не в своем родном гнездовье, а в далекой дальней стороне? Легко, небрежно он, Федяка, расстался с гнездовьем, с матерью, которая увядала, старела, так и не вызнав радости. — Где же мой корень? — тихо проговорил Федор. — Ведь он, наверное, остался во мне?..

И его услышало солнце, ударило в оскаленный обрыв, залило светом. Из кедровника чисто и глубоко позвала кукушка. И зов был, как колокол, от него исходило эхо. И, видно, докатилось оно до озера — отозвалось озеро лебединым кликом.

— Вот она — моя земля, мой корень! — улыбается манси Илья. — Смотри!

Ослепший от солнца Туф лежит рядом со слепым от старости прадедом и тихо, тоненько поскуливает. Копа неподвижен, он молчит, он словно не замечает дрожащего Туфа. Копа смотрит перед собой, в глубины своей собачьей жизни, и совсем ему нет никакого дела до слюнявого прозревающего щенка. А тот ищет, ищет понимания, ласки, тычется мордой туда-сюда, как совсем недавно тыкался в брюхо, в мягкие, пахучие соски матери. Копа неподвижен даже тогда, когда Туф беззубым ртом хватает прадеда за уши. Копа понимает… Копа терпелив, Копа терпим, как терпима мудрость.

— Копа! — позвал его манси. Но тот не слышит.

— Копа! — снова позвал Илья, и Копа поднял на него взгляд и по-человечески прислушался.

— Копа! — И голова склонилась. Даже странно, до чего похоже на человека. Глаза не видят, уши не слышат. Но голову Копа держит прямо, твердо, хотя взгляд его — грусть.

Туф взвизгнул, и Копа склонился над ним.

— Смотри! — обернулся к Федяке Илья. — Маленький детеныш узнал своего предка. Предки живут в нас так долго, что мы даже не знаем того.

Еремин уже не смотрит в карту — она и так через край переполнена маршрутами, потом, надсадным дыханием, бессонными ночами, неожиданной радостью и горечью. Алексей Иванович отложил в сторону карту, он почти точно знал, что она выживет, что она обретет дыхание, жизнь, продолжение. В ней не только его душа, но и душа Эдит, и душа Федяки, душа очкастого геолога и, наверно, души их предков.

— Эдит, — улыбается Еремин. — Ну, а откуда же ты по отцовской линии?

Баня