Открыватели

Атмосферы не вмещаются в палатке, они взбесились, сцепились меж собой в яростно-упругом клубке, будто духи вечной стихии, что не обрела еще пределов и формы. Накинулись те духи на обнаженные тела, проникли до костей, и захрустели там, и принялись биться там меж собой, переливаться струями. О, добрые, свирепые, яростные духи раскаленного камня!

— Под-да-ай ат-мос-фер! — постанывают в палатке. — Закрыть кинг-стопы!

— Меня-то они за что? — шепчет каюр, изгибаясь, как налим, подползает к стенке.

— Гигиена! — крякает старший геолог, охлестывая себя и каюра кедровой лапой. — С тебя, Тасманов, даже при втором намыливании вода фиолетовая, как чернила, сбегала…

— Чернила? — удивился каюр Тасманов. — Я — охотник, а чернилой только в ведомости зарплату пишу… Это я, видно, в голубике спал на полянке.

— Да-вай атмосфер! — стонут из угла.

— Под-дай! — рявкает главбаня.

И пар наливался такой лютостью и мощью, что вышвыривал, катапультировал нас из палатки в омут. И мы низвергались вниз головой, ни черта не видя в розовой обжигающей тьме, оглоушенные, ослепшие в немом раздирающем крике.

— Под-да-ай атмо-сфе-ер! — тихонько доносится из угла. — Ты… ты… ты дашь пару… пару дашь али нет?

Из огня в пламя, из пара в омут, замирает душа, вода в омуте обваривает холодом, будто вскипает, и мы погружаемся до дна во льдисто-зеленоватые голубоватые струи, и кажется, что в омуте бьются огромные глазастые рыбины. А на глубине, у самого дна, тело видится перламутровым, как жемчужина, выпавшая нечаянно из раковины. Тебя выбрасывает, вскидывает со дна к водопаду, и ты весь в волнах, в пене, лохматый и вскудренный, как речное Чудовище. И вновь в пар, и вновь в хохот, в оханье, и клубятся вновь духи — духи огня, духи камня и духи тихой речушки Нядокота.

— Под-дай ат-мос-фер! — качнуло палатку, и со всех сторон из-под нее высунулись головы, темные, рыжие и русые, и зашептал кто-то: «Ой, ее-ей ты, мать ты моя… Крылышки растут… ну и грузу снял…»

День бесконечен, нетерпелив и беспокоен в плеске ветра, горит и не сгорает в солнце. И мы увидели день снова, сызнова, будто только что проснулись и едва узнали друг друга.

— Зови девчонок! — вынырнул из омута Алексей Иванович.

— Деевча-ты! Де-вонь-ки! — позвал взрывник, почти ползком добрел, добрался до кедра и прижался щекой к разогретой коре. — Де-вонь-ки!

— Инна! — позвал старший геолог.

— Давай, девки! — крикнул каюр Тасманов. — Хо-ро-са баня…

Вода клокотала в ведрах, горел, потрескивая, костер.

— Это возмутительно! — разметала волосы Инна. — Вас, Алексей Иванович, я считала самым порядочным человеком. А вы…

— Да что с тобой? — удивился начальник.

— Не поз-во-лю! — дрожащим голосом вскрикнула Инна.

— Чего же ты не позволишь? — расслабился начальник, сладко стонет тело, омытое паром, двигаться ему лень, и не хочет он ни о чем думать. — Ну чего?

— Спину себе мыть! — выкрикнула Инна. — Ни-ког-да!

— У нее парень ди-зайнтер, Лексей Иваныч! — подал голос взрывник и затрясся в беззвучном смехе. — Он враз заметит…

— Ну? — сдвинул брови начальник и обернулся к взрывнику. — Что ты там еще подорвал?

— Дак я… Лексей Иваныч… предложение, было, внес. Что, мол, вы ей…

Молчит начальник.

— Да что ты, совсем с ума?! — схватила Инну за руку Клара и потащила в баню. — Бог ты мой, как ты глупа…

— Совсем еще девчонки, — выдохнул взрывник и вслушался в плеск реки. — Ну возьми меня., гоняла меня жизнь клюшкой, как шайбу… Да ведь в чьей руке клюшка, Лексей Иваныч? И неужели я всю жизнь шайба?! Ох-хо-ох-ты, — вздохнул взрывник, бросая в кипящее ведро смородиновый побег в рубиновой ягоде, и черемуховую ветку, и шиповник. — Бегем… бегем… все вперед, без оглядки, а она, может, по кругу, а? Вон женщины геологини себе какую жизнь придумали… Первооткрыватели земных пространств…

— Они еще не женщины, — ответил начальник, раскинув руки по земле.

— Но изнанку-то они не видели? — взъерошился взрывник. — И, может, вовсе не узнают. Им, видишь, шалаш для раю…

— А что в том хорошего, когда изнанку вызнаешь? Ведь противно было, когда вызнал? — Начальник лежал на спине, смотрел в бездонное небо, а взрывник отчаянно замотал головой. — Девчонки придумали какой-то свой мир. За этот мир их любить надо, а ты — крученый, путаный — наизнанку все хочешь вывернуть?

— Да я что? — отвернулся взрывник и потер глаза, защипало, видно, от дыма. — Я-то что? Только и у меня была такая придумщица… Я целую, а она отскакивает!

— Зачем? — невнятно, переваливаясь по гальке, спросил Алексей Иванович. — Зачем ты целуешь, а она отскакивает?

— Да чтобы ловил ее, — пояснил взрывник. — Она отпрыгнет, а я за ней… «Лови!» — кричит. Я ловлю. Как кенгуру… Только комнатенка у нас два на два… Так она единожды прыгнула… тройным прыжком, что не поймал… Как-то я не больно поторопился.

— Зато свободен, — позавидовал главный геолог. — А свобода, браток, нынче дорого стоит.

— А на хрена она мне, такая свобода! — рассвирепел взрывник. — В этой свободе — я один! Один и голый, да наизнанку вывернутый. Для кого деньги зарабатываю? Сожрать, пропить, прогулять… Кто обо мне вспомянет?