Откуда ты, Жан?

На улице теперь, наверное, текут ручьи, на речке трогается лёд… Постой, кажется, кто-то поёт за дверью. В подвале гестапо, среди пыток, мучений, страданий — и вдруг эта песня. Должно быть, опять мерещится… Нет, слышен голос девушки Фриды! Может, поёт, когда моет полы? Он прислушался. Но песня в это время кончилась. Тихо и печально стало, как в могиле. Вдруг в узенькую щель двери осторожно просунулось что-то белое. Записка… Жан с дрожью взял бумажку и торопливо прочитал её. Несколько слов… Если можно верить, письмо написано друзьями. С воли. Они дают понять, что Фрида свой человек. Спрашивают, в чём нуждается. В уголок бумажки воткнули, как булавку, графитовый сердечник, чтобы написал ответ. Не провокация ли это Фройлиха? И всё же надо рискнуть. Была не была. Только ни одного слова, которое могло бы повредить друзьям на воле!

Кабушкин попросил у девушки, чтобы она проливала побольше воды, поменьше протирала пол тряпкой. Затем, если можно, достать ему тонкий резиновый шланг и бросить в камеру, а когда будет мыть коридор, ставить ведро с водой у самой двери.

На другой день Кабушкин получил этот шланг и сосал воду из ведра досыта. На третье утро нашёл он под соломенной подушкой письмо, шоколад и кусок хлеба.

Письмо и на этот раз было написано друзьями. Они предупреждали, что подпольщики готовят его побег. Если не удастся, Лена попытается подкупить Фройлиха. «Маленького Толика, сообщалось в письме, — взяли в руки. — А большого переправили»…

Кабушкин, положив бумагу на порог, начал писать ответ при свете, проникающем из коридора в дверную щель.

«Дорогие мои!

Пока я жив-здоров. Когда будете писать, не ставьте своих имён. Помните, никакая дипломатия и никакие деньги меня спасти не могут.

Узнайте у Л. и Н., не выведали они чего-нибудь? Передайте: пусть лучше дома сидят… Не то их выследят пастухи, а это принесёт мне дополнительные мучения. Хорошо, если бы вы пошевеливались быстрее. Найдите мне такой вот знак… — нарисовал он ключ и указал его размеры. Затем добавил: — Бежавший из отряда в Заславском дезертир Войсковский продаёт здесь наших».

Кабушкин оживал. Но гестаповцы не замечали этого. Снова его вызывали на допрос и пытали до потери сознания. Каждое утро. А еду и питьё не давали по-прежнему.

В один из дней устроили очную ставку с Толиком Левковым. Кабушкин, разумеется, «не узнал» его. И за это был избит жестоко. То же самое случилось при очной ставке с братьями Евдокимовыми.

Затем на какое-то время гестаповцы прекратили пытки. Наряду с другими узниками стал он получать еду и воду, выходить по утрам на прогулку. Что бы это значило? То ли надоело Фройлиху пытать его напрасно: всё равно, мол, толку не добьёшься, то ли что-нибудь придумал новое… Не теряя времени, Жан готовился к побегу. Друзья передали ему всё, что просил он. И всё до поры до времени хранилось у Фриды. Выбрав удобный момент, когда надзиратель уйдёт по ложному вызову к Фройлиху, отопрёт она камеру своим ключом, проведёт Кабушкина в кладовую. Об этом он писал ей несколько раз, но то ли у девушки не хватало смелости, то ли не выходило удобного случая, побег откладывался. Пока не сменили надзирателя.

Кабушкина перевели в другую камеру. Снова каждый день избивали его до потери сознания. Затруднялся не только побег, но нельзя было передать хотя бы коротенькую записку. Всё же связь не прервалась. В один из дней, когда наши самолёты начали бомбить военные объекты врага, под сильной охраной согнали узников гестапо в одну большую комнату. При каждом разрыве бомбы вздрагивала земля. Гестаповцы метались в поисках безопасного места. Фрида воспользовалась этой суматохой, передала письмо.

Кабушкин тут же написал ответ.

«Мои любимые! Вот, наконец, и моей кельи достиг луч света. Я рад, что вы живы-здоровы. Да, положение моё ухудшилось. Где уж тут быть хорошему настроению, когда в один день попали все мои… Пусть она передаст им (имеются в виду командир и комиссар отряда. — Ш. Р.) — умру, а подлецом не буду. Ну, в отношении меня полное затишье. Я полагаю так, что нового они не добились, все пытки не увенчались успехом, и решили, видимо, просто 1 Мая вывесить меня, как «подарок» для народа. Ну, пойми, как иначе? Ведь ни одного человека они не получили, а против меня материал с 41 года и довольно-таки солидный. А как мне поступить? Ведь я решил твёрдо: всю свою жизнь посвятить борьбе с врагами всего прогрессивного человечества, за народ, за Родину! И вдруг, когда приходится, отдавать жизнь, стать подлецом? Ты говоришь, ещё мало поработали и жизнь надо беречь. Ну, а если нет выхода, и чтобы имя моё не было опозорено будущими счастливцами! Вот и нужно так вопрос ставить — умереть, так с музыкой!.. Всё делаю и сделаю, чтобы никто не пострадал…»

На следующий день рано утром Фрида передала Жану свою записку и письмо подпольщиков. Но получить ответа не успела. Вооружённые до зубов конвоиры куда-то увели Жана. Был он без пальто, с обнажённой головой.