Откуда взялся этот Клемент?

Помимо состояния сохранности, на цену коллекционной книги влияет и еще кое-что: история ее происхождения и владения. Например, если получится установить, что среди владельцев издания числится какая-то известная личность, цена возрастет с сотни до тысячи. Если повезет, на книге может найтись подпись ее прежнего обладателя. А если уж совсем повезет, то и написанное от руки посвящение. И для Библии данного периода заветной мечтой было бы обнаружение послания пером от какой-нибудь видной фигуры тех лет.

Проверяю форзац и первую страницу. Ничего.

Быстрый просмотр внутренних страниц тоже не приносит результата.

Наконец, добираюсь до нахзаца и, сощурившись, в возбуждении подаюсь вперед.

Горести мои на мгновение позабыты: я обнаруживаю шесть красноватых строчек, выведенных каллиграфическим почерком.

Мне быстро становится понятно, что это не посвящение и не послание. Для сонета, популярной на тот период поэтической формы, строк недостаточно. Просто стишок?

Я пытаюсь представить себе автора этого небольшого произведения. Откуда он, кто он… Мужчина или женщина, дававшие волю поэтическому воображению еще в эпоху царствования Карла И. Мог ли творец этих строчек представить себе, что их будут читать спустя многие века после его смерти?

Чуть слышно читаю стихотворение:

Коль ты нуждой гоним, кто станет скакуном твоим?
Тебя что понесет, когда надежда всякая умрет,
И выведет на свет, отыщет горестям ответ?
Как строки ты сии прочтешь, коня такого обретешь.
С алхимией из райской высоты
Найди же счастье ты!

Понятия не имею, что это означает. Может быть, отрывок из какой-нибудь известной поэмы.

Внезапно меня пронзает мысль: а вдруг мне посчастливилось обнаружить неопубликованное стихотворение некоего прославленного поэта? Тогда можно выручить за Библию несколько тысяч фунтов!

Я поднимаюсь с пола и включаю компьютер. И уже загоняю в поисковик строчки, как вдруг торговый зал оглашает раскатистый голос:

— Привет, пупсик.

12

Я действительно слышала голос. Я знаю это точно, потому что сердце у меня теперь где-то в районе кишок, а все тело парализовано ужасом. Но даже без оцепенения мне ни за что не хватит духу повернуть голову в ту сторону.

Я слышу бренчание фортепиано из динамиков под потолком. И чую запах книг и даже душок сырости из подвала. И кое-что еще — табак и какой-то смутно знакомый аромат. Неужто «Олд спайс»?

Наконец, я решаюсь привести в движение единственную часть тела, что меня слушается, и о-о-очень медленно скашиваю глаза влево.

И вижу фигуру. Метрах в трех от меня стоит мужчина.

«Нет-нет-нет!»

Зажмуриваюсь и осторожно снова открываю глаза. Фигура никуда не делась. Плод моего воображения? Пускай так, но разве я не слышала голос? Если это галлюцинация, то весьма и весьма убедительная.

Тип делает шаг вперед, неспешно осматриваясь по сторонам.

Паралич наконец-то меня отпускает, и из легких вырывается истошный визг.

Незнакомец вскидывает руки ладонями наружу:

— Эй-эй-эй! Успокойся, пупсик, я тебя не трону.

Ясное дело, это банальная ложь, что произносит каждый убийца, прежде чем прикончить вас с особой жестокостью.

Тут я замечаю странность одеяния злодея: расклешенные джинсы и джинсовая безрукавка поверх розовато-оранжевой футболки. Неужто мне достался западающий на ретро убийца? С такой вот фишкой?

Впрочем, наряд незваного гостя пугает меня куда меньше, чем его габариты — он просто огромен. Стеллажи в магазине под метр восемьдесят, но этот тип выше сантиметров на двенадцать, а то и все пятнадцать.

Меж тем воздух у меня в легких заканчивается, и визг обрывается. В голове роятся сбивчивые мысли. Как, черт побери, он проник в мой магазин? Чего от меня хочет? И зачем нацепил голубые солнечные очки, ночью-то?

Впрочем, не важно. Он здесь, а я вот-вот умру. Никаких сомнений.

Убийца шагает ко мне, всего лишь за секунду преодолевая разделяющее нас расстояние. Вот и все, у меня не остается ни малейших шансов на бегство. Даже если мне удастся вырваться, передняя дверь заперта, а ключи в сумочке в комнате для персонала.

Наверное, настал тот самый момент, когда приходит осознание неминуемой смерти. Я как-то читала о людях, переживших подобное чувство — кульминацию всех страхов и сожалений. Сама-то я надеялась мирно помереть без таких эмоций, где-нибудь за девяносто.

Да уж, не таким мне представлялся собственный конец — быть задушенной верзилой в дурацких шмотках.

Который тем временем останавливается перед прилавком.

«Бет, миленькая, только не обделайся. Такой позор будет в заключении патологоанатома».

Я смотрю на него снизу вверх, но выражение лица моего палача как-то не вяжется с намерением убийства. Не видно ни угрозы, ни злобы. Скорее озадаченность и даже любопытство.