Отличный парень

— Мой дядюшка, ну, не совсем дядюшка, рассказал мне, что в Париже можно спокойно гулять… Без боязни, что на тебя нападут… Он говорил, что в Париже не убивают на каждом шагу… По крайней мере в районе Елисейский Полей.

«Елисейские Поля», — произносит она нараспев.

У человека имеются такие желания, о которых вслух не говорят. Он может только мысленно предаваться своим мечтам.

Он едва не сказал, что чернокожим нечего бояться в Вашингтоне, как он всегда думал. Однако вовремя прикусил язык.

— В Париже есть отдельные кварталы, куда не следует заглядывать…

— Но вам можно в полночь выходить из кинотеатра? — продолжает она.

— Да. И в полночь. И даже позднее…

— И идти пешком до отеля?

— Вполне…

— И на дверях гостиничных номеров нет цепочек безопасности?

— Нет, — отвечает он.

Откинув со лба прядь непослушных волос, он говорит:

— И все же вы нигде не будете чувствовать себя в безопасности… Ваша красота способна превратить стадо безобидных баранов в стаю свирепых волков.

— Все чернокожие — красивые люди, — произносит она, вставая со стула.

Роберт смотрит на девушку снизу вверх. Подбоченившаяся красотка вовсе не походит на героиню из Вестсайдской истории. Похоже, что эта чертовка состоит на службе у дьявола. Падший ангел завлекает его в ад со словами: «Если вы будете вести себя на земле разумно и честно, будете образцом чистоты и добродетели, то сможете переспать с ней в аду». Разгоряченное воображение рисует Роберту непристойные картины. Чернокожая бестия представляется ему в самых соблазнительных позах. Перед его мысленным взором красное и черное складывается как в калейдоскопе в причудливые узоры и формы. Дьявол радостно хлопает себя по ляжкам и хохочет ему в лицо.

— Нам известно, что мы красивые люди. Почему бы однажды нам не скинуть белых с их пьедестала? Если вы считаете, что белые красивее нас, то у вас испорченный вкус… Белые — уроды, все до одного. Они все на одно лицо. У них нет никакой индивидуальности. Их легко перепутать одних с другими.

Щелк. Хлопушка. Следующий кадр.

Никогда еще он не чувствовал себя таким мелким и ничтожным. Как шкурка от выжатого лимона, брошенная на кончик треснувшей тарелки.

— Наступит день, и у нас будет собственная интеллектуальная элита. Этот день уже не за горами. Время работает на нас… Еще два или три поколения, и в Соединенных Штатах Америки вырастет смена чернокожих мэров городов, врачей и юристов.

Немного погодя она говорит:

— Мой отец придет в пять часов.

Во входной двери поворачивается ключ. А комнату входит Хельга с пакетами.

— Привет, Ширли! — бросает Хельга чернокожей девушке. — Как дела у моего больного?

Женщина подходит к Роберту и на секунду прижимает ладонь к его лбу.

— Мне кажется у него понизилась температура.

— У него 39,— говорит Ширли.

Принесенные Хельгой пакеты горкой возвышаются на столе в гостиной.

— Я ухожу, — говорит Ширли… — Я больше не нужна вам?

— Нет, — отвечает Хельга. — Подожди секунду, полиция только что задержала в холле какого-то наркомана.

— Мне кажется, его надо покормить, — говорит Ширли, кивком головы указывая на Роберта. Он начинает понимать, какое постоянное унижение должен испытывать щенок. Его осматривают, окликают свистом, дают поесть и попить и при этом говорят о нем в третьем лице. В его присутствии.

— Он получит немного компота, — говорит Хельга.

Ширли зевает и потягивается. Ее майка ходит ходуном во все стороны; лакированный поясок скользит вокруг тонкой и гибкой талии; мини-юбка обнажает точеные ноги еще больше.

— Я очень поздно легла спать, — произносит Ширли.

Она снова зевает. Дикий хищный сказочный зверь открывает розовую пасть и показывает свои острые клыки.

— Ты ходила танцевать? Вчера вечером?

— Нет. Я была на дежурстве… А танцевать я ходила десять дней тому назад.

Танцевать. Она ходит танцевать. Она прижимается к какому-то типу. И этот негодяй посмел ее обнять. Мерзавец. Он пользуется случаем. Он прижимает ее к себе так крепко, что она не может вздохнуть…

— Мы оперировали. Ночью у нас было два острых случая.

Роберт лежит на операционном столе со вспоротым животом. Ширли склоняется над ним и говорит: «Я уже удалила ему аппендикс и желчный пузырь, часть кишечника, а он настаивает на продолжении операции. Что бы еще такое ему удалить?»

— И после этого ты пришла, чтобы мне помочь? — говорит Хельга. — Спасибо! Тебе надо выспаться… Что-то наш француз совсем притих, — продолжает Хельга. — Что происходит? Господин Бремер, почему вы молчите?

Он с трудом произносит:

— Мне не хочется стеснять вас… Я чувствую себя очень неловко из-за того, что занял вашу постель…

С улицы доносится вой полицейской сирены. Хельга смотрит сквозь занавеску в окно.

— Они уехали.

Ширли подходит к ней и обнимает ее.

— До свидания, Хельга. Один ваш звонок, и я примчусь к вам. Вы не хотите, чтобы я осталась у вас на ночь? Возможно, понадобится присмотреть за французом. В эту ночь я не дежурю в госпитале. У меня больше опыта в ночных дежурствах, чем у вас…

— Ночью он уже будет спать в своем отеле, — говорит Хельга с некоторым сожалением в голосе.