Отличный парень

У Роберта едва не вырвалось грубое слово. С той поры, как он попал в высшее общество, ему часто приходится выслушивать нецензурную брань. Раньше он никогда не употреблял непечатную лексику. Случалось, что он позволял себе выругаться, но не самыми последними словами. Отборных ругательств он набрался от Анук.

Пуэрториканка рыдает, сидя на стуле. Она заливается слезами так обильно, что, кажется, она вот-вот расплавится и жир потечет с ее толстых щек.

Женщина повторяет:

— Я думала, что он шутит… Когда он упал… Согнувшись пополам…

Она всхлипывает так громко, что уже не понять, сдерживает она позывы к рвоте или к еще более громкому рыданию.

— Как в масло… Второй за три года… Словно тот призвал его к себе потому, что соскучился…

— Держите, — говорит Хельга.

Она протягивает консьержке маленькую пузатую рюмку.

— Выпейте… Это шнапс.

Пуэрториканка осушает залпом рюмку.

— Крепко, — произносит она.

И вновь заливается слезами, словно включает кран…

— Как в масло…

— Почему она все время говорит про масло? — спрашивает Роберт.

Глядя на плачущую толстуху, он видит перед собой Анук в постели с похожим на гнома ублюдком.

Анук раскрывает этому негодяю объятия с такой страстью, какой никогда не проявляла по отношению к нему. Бесстыжий наездник в бешеном темпе колотит острыми шпорами по нежным бедрам блондинки, раскинувшейся в неге на гостиничной постели. Невыносимое зрелище. Роберт не может сдержаться, чтобы не выкрикнуть несколько слов на родном языке.

— Боже мой! Отчего хнычет эта жирная свинья?

Ему сразу становится легче на душе, а женщины от неожиданности замолкают.

— Что вы сказали? — спрашивает немка. — И почему вы кричите?

Наездник продолжает свою пляску смерти. Если он оторвется от Анук, как напившаяся крови пиявка, Роберт никогда больше не сможет заниматься любовью с ней. Женщина, которая носит его, пусть даже не совсем благозвучную для уха француза фамилию, должна принадлежать только ему одному. Кошмарное видение не отступает. В своем горячечном бреду Роберт уже видит, как сладкая парочка занимается любовью в присутствии двух плачущих женщин. Хельга почему-то тоже в слезах. По ее красивому гладкому лицу текут стерильные слезы. Роберт восклицает:

— Нет, этого не может быть…

— У него все еще не понизилась температура, — говорит Хельга, не переставая плакать.

— Н-е-т, а-а-а…

Гном оскверняет своей гнилостной спермой прекрасное тело Анук.

— Без пятнадцати четыре, — произносит немка.

Она вытирает лицо бумажным носовым платком.

— Нож вошел в его живот, как в масло, — рыдает пуэрториканка. — Я ни в чем не виновата. Я была обязана сообщить полиции об этом грязном наркомане. В конце концов, что вы хотите, я выполняла свой долг… И вот приехал сержант Мэйлоу… Вы знаете сержанта Мэйлоу? Он сменил на посту вашего бедного господина О’Коннели… В машине с сиреной… Я люблю этот звук… Когда я слышу вой полицейской сирены, я чувствую себя в безопасности… И вот входит сержант; в холле темно. Сколько лет я тщетно требую, чтобы наладили освещение… В телефонной кабинке еще горит свет, но разве это можно назвать освещением? От крошечной лампочки…

Переведя дыхание, она продолжает:

— Сержант склонился над наркоманом, чтобы забрать его. Вдруг наркоман приподнимается, как готовая к укусу змея, и плюнул полицейскому в лицо. Сержант Мэйлоу вытер лицо правой рукой. На какую-то секунду он ничем не был защищен. И тут наркоман вонзил нож в его живот. Сержанту удалось выхватить пистолет, но выстрелить уже не хватило сил. Наркоман вновь вонзил нож в живот Мэйлоу, словно опустил перо в чернильницу…

Пуэрториканка ведет свой рассказ с интонациями комментатора футбольного матча.

— Мэйлоу хотел подняться, но не смог. Из его живота хлестала фонтаном кровь. Наркоман с радостным воплем поднял окровавленный нож, как трофей. Он схватил пистолет Мэйлоу и отбросил в сторону. Я бросилась к выходу и закричала: «Убийца, убийца… На помощь…» Прибежали двое полицейских, заломили наркоману руки. А тот веселился от души. Похоже, что он принял ЛСД. Он кричал: «Я плаваю в крови копа… Мир прекрасен, Америка — великая страна». И пока его не запихнули в машину, он все время кричал: «Я плаваю в бассейне вместе с внутренностями… Кровь… Кровь… На помощь, я сейчас упаду с 29-го этажа…» Вы разве не слышали, что приезжала «скорая помощь»? Господина Мэйлоу увезли. Спасут ли его врачи?

Хельга согнулась пополам:

— В живот, — говорит она, — какой ужас!

«В живот, — думает со злобой Роберт. — Плевать мне на сержанта. Где Анук, вот что сейчас важно… Безусловно, она в музее и наслаждается полотнами Будена. И грубость ее — простая дань моде… Хорошее родительское воспитание не позволит ей совершить недостойный поступок… Анук…»

— Это случилось, — говорит пуэрториканка, опрокидывая третью рюмку шнапса (ее взгляд начинает стекленеть), — потому что сегодня третья годовщина со дня гибели господина О’Коннелли… Видно, он призвал напарника к себе.

Женщина крестится.

Она тянет руку, чтобы снова получить порцию шнапса. Бутылка уже почти пуста.