Отложенное самоубийство

Формирую в уме план до обеда: не забыть провести сеансы связи с отцом, братом и Мариной. Нужно узнать, как она долетела. Что там с Наташей? И какая у них погода? Потом обед — точно по расписанию и без особых выкрутасов — перцы, фаршированные мясным фаршем, и сметана. Марина наворотила для меня целую кастрюлю. Хватит надолго. После обеда у меня Алоис Кальт. Визит к старому маньяку. И зачем он мне нужен? Хороший маньяк — мертвый маньяк. Но это мое субъективное мнение. Вечером, если останется время, прогуляться в Ведьмин лес, поискать место для своей смерти.

Перед отъездом Марина надавала мне множество заданий. В том числе и вывезти мусор «на шрот». Старые электробатарейки, цветочные горшки с отколотыми краями, сломанные рамки для фотографий, облезлые дамские сумочки, прошлогодний школьный ранец Лукаса и тому подобная фигня. Фигню нужно цивильно отвезти на перерабатывающее предприятие. В ресайклингхоф. Но русаки говорят короче и проще: «на шрот». «Шрот» находится на окраине Нашего Городка, поэтому необходимо договориться с Федей или Дженнифер. Но это не срочно. Не пылает и не горит. Время у меня есть — целых три недели.

Еще мне нужно купить в аптеке таблетки. По свежему рецепту от фрау Половинкин. Это совсем несложно — аптека рядом с домом. В Нашем Городке все аптеки называются романтично и красиво: «Ангельская», «Лебединая»… Есть даже «Львиная». Только аптека по соседству почему-то названа по фамилии хозяина «Ратс Апотеке». По-английски «ратс» означает «крысиная». Когда я смотрю на ее витрины, мне всегда чудятся там внутри за прилавком огромные крысы. Серые, в белых халатиках, с кокетливыми шапочками на головах. Очень компетентные и услужливые. Говорящие человеческим языком. С длинными голыми крысиными хвостами. Забавно, не правда ли? Но, брр…

Сижу за компьютером. На кухне пещерно воет Фил Коллинз. Не знаю, кого куда, а меня творчество этого британского певца зовет в спелеологию. Так и представляю себе, как я, наоравшись, подобно Коллинзу, под сводами огромной пещеры погружаюсь, иссякнув, во мрак бездонного подземного озера. Все ниже, ниже, ниже… В спасительное безмолвие.

Между прочим, через месяц очередная годовщина октября. Седьмое ноября. Октябрь в ноябре. Абракадабра, но очень по-русски. Как и старый Новый год. Раньше было: торжественный голос чеканит: «Да здравствует Великая Октябрьская социалистическая революция!» Счастливый советский народ: «Уряяя!!!» Транспаранты, флажки, кумач, воздушные шары… Дома накрытый стол: селедка под шубой, оливье, сервелат, горячие пельмешки, ледяная водочка. А сейчас… Большая Люся чавкает жареное мясо под «Шантре». Эх, люди!

Вижу-вижу! Брат зашел. Моего младшего брата зовут Агафон. Это странное слово я выбрал для него сам — родители попросили придумать имя новорожденному братику. У меня тогда в детском саду был друг Агафон. Мы с ним ходили в одну группу. Крепко дружили и иногда дрались. Я и брата так же назвал, чтобы не заморачиваться. Наверное, погорячился. Ведь действительно, как корабль назовешь, так он и поплывет. Странное имя вызвало к жизни странную судьбу. Брат до сих пор живет с родителями (после смерти мамы — с отцом). В свои сорок семь лет все еще не женат, детей нет. Агафон плохо учился в школе, плохо учился в университете. Вообще везде прилежно, но плохо учился. Теперь он преподаватель этого же «универа», аспирант и в настоящее время плохо пишет диссертацию по экономике. Должен быстро придумать, как спасти мировую экономику от кризиса. Странно, что именно вечный троечник Агафон — последняя надежда человечества.

Я делаю видеозвонок брату. На экране монитора появляется Агафон. Как всегда дома — в майке-алкашке, худой, нечесаный, небритый. А ведь преподаватель вуза! Улыбается. Машет.

— Привет!

— Привет! Как дела? Как паппа мио?

— Все по-старому, — пожимает голыми плечами Агафон. — Папа убежал на прогревание. Ходит сейчас три раза в неделю в какой-то корейский медицинский салон. На бесплатные процедуры. Кореянится с корейцами. Говорит, что после их прогревания чувствует себя лучше. Как ты? Пишешь что-нибудь? Что-нибудь про маньяков?

«И этот туда же! Скоро мне маньяки совсем прохода не дадут!»

— Давай-давай пиши, попугай народ, — подбадривает брат. — Или народ попугай? Как лучше?

— Почему это наш народ попугай? — удивляюсь я. — Лучше ты быстрее говнякай свой «диссер», а я примажусь. Кандидата наук — пополам.

— У нас примазанные не предусмотрены!

— Плохо, — огорчаюсь я. — Тогда это неправильные кандидаты наук.

Агафон смеется и предлагает:

— Придется тебе меня приписывать к своим книгам.

— Мои книги могут не выдержать такой нагрузки. Хотя я тебя такого и опишу в «Моих встречах с ужасным».

— Мои встречи с ужасным?!

— Нет, мои. Книга будет называться «Мои встречи с ужасным. Монстры и другие». Вот ты и будешь в «других».

— А я чем ужасен? — с любопытством спрашивает Агафон.

— Ты будешь ужасным российским преподом, которым и являешься.

— Ну, я еще не такой ужасный, у нас полным-полно тех, кто гораздо хуже, — не соглашается брат.

Я миролюбиво предлагаю: